Елена Бажина - Школа для девочек

«Ну зачем тебе о них думать, – говорила Тамара. – Матушка, забудь, зачем нам нужны люди посторонние, вон как с улицы?..» (Ангелину она тоже почему-то называла матушкой.) Она уверяла, что Бог позаботится о них. Ангелина же должна нести своё послушание и не отвлекаться на ненужные дела и привязанности.

– У меня тоже есть сестра, – говорил отец Виталий. – Считаю, что похоронил. Поплакал, закопал, поставил крест… Вот так вот, мысленно, похоронил.

– Посторонние?.. Как же посторонние?.. – спрашивала Ангелина.

И ночью, закрыв глаза, мысленно ставила крест на могиле Славика, которой ещё не было, но она появилась в её сердце, и пыталась обрезать последние живые связи с бывшим мужем. Она представляла эту могилу, надеясь, что её воображаемое существование поможет ей вырвать из сердца остаток чувства к нему. Самое поразительное, что это помогало. Она стала забывать Славика. Он стал уходить из её мыслей.

Потом – родители. И сестра с братом. И так постепенно в её жизни появилось много крестов, а пространство жизни, в которой раньше было много людей, опустело. Люди в нём остались, но это были уже совсем другие люди.

А потом произошла ссора.

«Почему ты всё делаешь не так, как я тебе говорю, – кричала на неё матушка Тамара. – Ты должна чувствовать себя ниже всех, даже ниже наших детей, потому что они православные с рождения, а ты нет. Ты ещё младенец в вере и позволяешь себе иметь какое-то своё мнение… Нет, ты всё равно всё делаешь не так…».

Это было, скорее, похоже на истерику, и Ангелина не знала, что ответить. Она молчала. Она привыкла молчать, потому что возражать было бесполезно. И чем больше молчала, тем больше раздражения это иногда вызывало.

И отец Виталий на этот раз, как ни странно, не поддержал матушку Тамару, а только сказал Ангелине: «У неё много забот и хлопот… Дети не слушаются. Сначала слушались, а сейчас не хотят. Всё их тянет в мир, на улицу, к соблазнам…»

И вздохнул, потому что не знал, кто на этот раз виноват во всём этом.

Энтузиазм и горячность отца Виталия скоро пошли на убыль. Так же как и мягкость и спокойствие, которые были в нём вскоре после рукоположения. Он раздражался на матушку и на Ангелину. Что-то не складывалось в его плане создания своей общины, и он нервничал. Уйти «в леса» не получилось, приходилось сидеть здесь, и его ожидания от священнической жизни разошлись с реальностью. Местные жители, проводившие больше времени в пьянстве и какой-то своей скучной малопонятной работе, участвовать в их жизни тоже не спешили. В храм приходили в основном женщины, стояли на службе, вытирали подсвечники, помогали убираться и наводить порядок.

Да и храма как такового пока не было. Ещё совсем недавно в нём размещался склад, а теперь было пусто. Предшественник отца Виталия за полгода своего служения здесь успел лишь вынести ненужные вещи, вставить выбитые стекла. Служили в маленьком северном приделе. Этого пока хватало, а главный храм отец Виталий закрыл на замок в ожидании лучших времен.

Ему приходилось признать, что людей он не понимает. Впрочем, говорил он, их и не надо понимать, что там понимать? Их надо учить, их надо приучать к церковной жизни, а понимать их греховные страсти, в которых они живут, совсем не обязательно. Он говорил про пост – а они, оказывается, мечтали об изобилии. Они были больные и усталые, они ещё не забыли советских полуголодных лет в провинциях бывшей страны, да и наступившие девяностые благополучия в их жизнь не принесли. Он говорил про покаяние, а они всё хлопотали про свои дома и огороды. Он говорил про нищету духовную – а они денег хотели. И ещё лекарств. И водки, водки! Он им про крест Христов – а они всё волновались, когда же машина с дровами приедет. И проведут ли к ним газ когда-нибудь? Он им про Царство Небесное, которое выше всего, – а они про то, как им жить дальше, если совхоз упразднят? Он им про терпение, а они – те из них, что женщины, – спрашивали, а что делать, когда муж бьёт?

Так и решил он, что это безнадёжное стадо никогда не увидит свет истины.

Потомки народа-богоносца не торопились идти в церковь, а если и шли, то только за своим интересом и с каким-то равнодушием. А ведь это они должны были помогать ему, а они искали чего-то другого. «Все своего ищут, – говорил он. – Все своего ищут, кто же спасётся из этого мира?..» И высокие порывы разбивались о скучную непроходимую реальность.

И сам он, недавно вырвавшийся из объятий советской идеологии, открывший для себя новое поприще, делал на нём много открытий. О которых, правда, иногда умалчивал. Например, с благочинным ни о чём не договоришься. Выпить любит, а ещё покомандовать. А в епархиальном управлении – чиновники, которые держатся за свои места…

Ему были нужны деньги на восстановление храма, а богатые новые русские, к которым можно было обратиться за пожертвованиями, в этих местах пока не появились. Паломники сюда не приезжали, и доход в церкви был небольшой. На клиросе пели в основном матушка и Ангелина, и ещё две женщины, что с окраины деревни, приходили и подпевали иногда.

Его последователи, приехавшие сюда, занялись своей жизнью, разбрелись по своим огородам и батюшкины указания выполняли всё неохотнее. Володя всё чаще отказывался куда-либо ехать, ссылаясь на неисправность машины и какие-то там свои обстоятельства. Как будто послушание, которому он учил их и на которое рассчитывал, стало для них обузой. Кроме некоторых – опять же местных – женщин, которые рады были хоть на время убежать из дома от мужей и домашнего хозяйства.

Так постепенно он становился всё более раздражённым. Кажется, ему уже перестала нравиться эта его миссионерская деятельность в отдалённой деревне. Хотя он понимал, что надо «отвергнуться себя и нести крест свой», но это было в теории, а в жизни всё оказалось не так романтично.

Детям, правда, здесь нравилось – они могли убежать из дома на речку и бегать там с местными детьми. И загнать их домой было невозможно. И в храм они уже шли неохотно, и заражались какой-то очевидно специфически местной болезнью непослушания. А потом – компании, какие-то дети постарше с безразличием и пустотой в глазах, и где она, «Святая Русь», когда она была в этих местах, как её отыскать? Отец Виталий, похоже, совсем запутался. Да, тысячу раз правы те, кто уходил подальше, в леса и горы.

Матушка отстранённо возилась в земле, сажая, по совету местных хозяек, лук и картошку. Работы прибавлялось. Её первоначальная решимость «жить на земле» и питаться плодами трудов своих тоже пошла на убыль. Копать огород, вбивая лопату в землю, а потом выворачивать её вместе с тяжёлыми комьями земли всё-таки оказалось делом однообразным и утомительным, хотя совсем недавно это представлялось ей спасительным благом. Она уже стала забывать о том, что прежде ей именно так представлялось идеальное православное прошлое, здоровая жизнь в деревнях, патриархальный быт и домострой. Теперь она понимала и с иронией признавалась Ангелине, что поэтичность такой жизни были ею явно преувеличены. Но упорно продолжала копать, сажать и полоть.