Федор Кумарин - Пустота

– Хорошо. А что ты пришёл? У тебя снова проблемы со сном?

– Со сном у меня всю жизнь проблемы, – сказал я. – Мне капли для носа нужны.

– Ты, кажется, уже долго капаешь. У тебя, наверно, уже зависимость образовалась! Ты лучше ноги парь, картошкой дыши, эвкалиптовым маслом. Погоди… У меня есть рецепт народных капель, ещё от мамы мне достался… Надо пять чайных ложек свекольного сока и одну чайную ложку мёда…

– Баб Нин, – перебил её я, – мне бы нормальных капель.

– Ну хорошо, держи, – сдалась она. – Я маму твою встречу, скажу про рецепт. Может, с ним-то получше будет.

– Хорошо, баб Нин, – для приличия согласился я с ней. – Я в интернете ещё посмотрю… Про эту свеклу. До свидания.

– До свидания, Федя, не болей там.

– Я уже болен, – пробурчал я себе под нос.

– Что? – спросила она.

– Ничего. И вам не хворать, – сказал я и вышел из аптеки.

Мне не хотелось возвращаться домой. Там снова будет эта тесная комната, эта черепахоподобная кровать, которой я очень боюсь, это окно с вечно неизменчивым изображением. Там меня будут преследовать зеркала, в которых я всегда вижу чудовище. Там будут пот и страхи. Я боюсь этой части хрущёвки, которую называю своим домом. Кажется, я давно врос в её советские стены, но почему же я её боюсь? Почему слышу, как мои собственные страхи скребутся за книжными полками, которые, возможно, частично виноваты в моём безумии?

Нет, я не хочу возвращаться в свою комнату. Тут – хотя бы свежесть и воздух. Здесь я хотя бы не боюсь стен. Хотя панельные дома вокруг – те же стены… Те же коридоры с маленькими квадратными глазками… Что ж, без них, серых, как сибирское небо, моей жизни не станет. Коридоры, прямые многоквартирные гробы, слились со мной. Я слился с ними, с чёрными шинами, торчащими из-под земли, с кривыми надписями на бетоне, с грязными маршрутками, которые ездят по асфальту, разбомбленному жадностью пузатых, краснокожих человечков в строгих костюмах. Я слился с покосившимися избушками, которые стоят в центре города, с лужами, которые затапливают дворы осенью и весной, с сопровождающей их грязью, со снегом, чистым и обоссанным, с зимней наледью, которая постоянно заставляет тебя падать на асфальт, с нищими, которые просят рубль, со старушками, которые завывают под баян что-то непонятное около магазинов и тоже просят копеечку. Да, со всем этим я сросся. Я врос в сибирский ледяной город. Может, какому-то покажется неприятным, но снобов тут не жалуют. Пошли они в жопу. У нас тут своя романтика. Романтика упадка, можно сказать. Её нельзя понять – можно только почувствовать.

Купил себе газировки и дешёвых чипсов. Сел на холодные скрипучие качели. Как в той песне. «Холодные качели… Скрипят, скрипят, скрипят!». Или там было не так? Наверное, что-нибудь более светлое.

Я смотрел на бледно-синий детский сад. На окнах – железные решётки. Он окружён хилым, покосившимся заборчиком, облупившийся, ржавый. Прямо за забором детского сада – гаражи, у которых постоянно трутся местные наркоманы. Здесь жутко воняет мочой. Валяются шприцы, бутылки, презервативы. Снег постоянно испачкан блевотиной. На гаражах – привычные всем маты. К гаражам часто бегают детишки из детского сада. Они пробираются через дыру в заборе, которая с каждым днём, кажется, становится всё больше, и играются с бутылками и шприцами.

К ребёнку (какому-нибудь мальчику по имени Илья) подбегает воспитательница и кричит:

– Илья, брось! Это нельзя брать в руки! Это не игрушки!

– А что это? – спрашивает Илья, с удивлением глядя на шприц.

– Это для плохих дядей! Фу! Брось! Это бяка!

И он бросает. Дай бог, чтобы интерес Ильи пропал. Но иголочка ведь так светится… В ней отражается солнце, которого не видно за бесконечными тучами.

Я чувствовал, как холод заглатывает меня. И не сопротивлялся. Я хотел свариться в его желудке.

Я дышал.

Я жил.

Я выпускал боль из души, впитывая в себя невыносимый сибирский мороз. Дрожу. Чувствую себя будто в глухом лесу, из которого невозможно выбраться. Разве это выдумка? Здесь, в нашей холодной Сибири, раньше были только леса. Огромные, ледяные, мрачные. Потом в эти далёкие земли, пригодные только для тюрем и мук, приехали русские люди.

Холодная кола сделала липкими зубы. Чипсы сделали липкими пальцы. Мысли сделали липкими стенки сознания. Я жевал чипсы, запивал их чёрной, как земля, колой и улыбался. Вспоминал детство. Как играл в футбол во дворе, а потом пил дешёвый, но сладкий «Колокольчик», убивал жажду. Свобода. Смех. Какие-то шутки. И все люди вокруг – тебе друзья. И впереди – только счастье, ничего больше. Почему сейчас этого нет? Куда всё пропало? Неужели просто исчезло? Неужели я стал взрослее? Да нет, не стал. Все выросли, а я как был ребёнком, так и остался. Может, я просто застыл где-то между детство и взрослой жизнью? В какой-то нелепой неопределённости. Но самое фиговое – я абсолютно не знаю, как быть. Всё, что я делаю, ни к чему не приводит. В чём я ошибся? Во-первых, с поступлением в универ. В школе я не думал о нём. Был уверен, что плохо сдам экзамены и выбирать вуз мне не придётся – пойду, куда возьмут. Нет, не подумайте, я не так плохо учился в школе – закончил её всего с тремя четвёрками по физике, химии и математике… Просто я был не очень уверен в себе. Готовился к экзаменам и сдал их даже лучше, чем ожидал. Почему-то я внезапно передумал переезжать, решил, что переезд помешает мне писать. Я потерялся, испугался и в итоге остался сидеть на одном месте. Теперь я уже почти не пишу. Понял, что это не моё, и решил сдаться.

Надо было уехать отсюда. Я ведь хотел. Думал, что заживу новой жизнью, в новом месте… А что в итоге? Я остался здесь жить прежней жизнью клопа, школьника… Из университета – домой. Из маршрутки – в комнату. Из комнаты – в маршрутку.

Хожу по тем же улицам, которые, правда, медленно разрушаются. Даже новых друзей не завёл. Так, есть какие-то люди, которые для меня ничего не значат, и всё на этом. Ни настоящей дружбы, ни настоящей студенческой жизни, ни настоящей учёбы, ни настоящей любви, ни настоящего творчества – в этом весь я. Ни то ни сё. Где-то посередине. А может, ещё ниже.

Снова смотрю на снесённые деревья. Чувствую запах мертвечины. Почему его не замечает никто, кроме меня? Но запах не прогонит меня отсюда. Разве от меня пахнет не так же? Может, от меня пахнет хуже? Или я просто ною… Конечно, ною. Сам себя уже доканал своим нытьём. Но других мыслей почему-то нет. Кроме них – одна пустота.

И вокруг – одна пустота. Сибирская пустота, забитая серыми, потёртыми зданиями, по которым ползают квадратные черепахи обледенелых окошек. Советский тетрис… Заваленные белым снегом дороги, пар изо рта, затвердевающие пальцы. Небо, похожее на бетонный пол. Подъезды, всегда тёмные и тесные. Советский, старый лифт, в котором светит тусклая лампочка. Оплёванные стены, наклейки из маленьких жвачек по рублю, которые каждый покупал в детстве. Политическая реклама. Бездомная собака во дворе. Её брат – алкаш с фиолетовым лицом. Занесённые снегом машины, гаражи, лавочки. Полицейские бобики, которых невольно сторонится каждый русский человек. Пробка на дороге. За ночь выпало слишком много ледяной перхоти, и теперь её тщетно пытаются убрать с улиц. Дует ветер. Люди закрывают лицо и бегут к остановкам, надеясь, что губка толпы впитает и их тела… Где-то позади кричит ребёнок. Мой внутренний, невидимый ребёнок кричит куда громче. Он хочет мороженого. Я не хочу сладостей, я замерз, но ему нужно мороженое… Как можно отказать тому, кто является частью моей души? Я снова захожу в магазин, беру себе стаканчик, иду во двор и начинаю есть. Дрожу от холода. Но не спешу возвращаться домой. Если я чувствую холод, то это хорошо, а не плохо… Лучше хоть что-то чувствовать. Холод сковывает пустоту, не даёт ей жевать меня, откалывать от меня по фрагменту и варить вкусный суп из маленьких частичек моего тела…