Илан Хайтнер - Король хумуса, королева ванны

– Мордехай, мы уже идем домой? – а он, вместо того, чтобы не обращать внимание, отвечает ей:

– Лея, мы в больнице, потому что ты помутилась рассудком, и никуда мы не идем.

А она через минуту снова:

– Мордехай, мы уже идем домой?

И он снова ей:

– Лея, я уже говорил тебе, что мы не идем домой, ты в больнице, потому как ты помутилась рассудком, и ты должна оставаться здесь.

И так раз за разом…

Бабушка сидит на краешке кровати, спина прямая, глаза ясные, еще не потерявшие своего умного, цепкого выражения, и всматривается в щель на стене:

– Мируш, ты погляди, ты видишь эти стены? Вот где начинается халатность. Вот так и производятся случайные выстрелы в армии.

Единственное преимущество такого бабушкиного состояния было в том, что мне так было легче проститься с ней, потому что она не осознавала, что я уезжаю надолго. Расставание оставалось тяжелым теперь только для меня. Я посидел полчаса, пытаясь говорить с ней на какие-нибудь обычные темы, но в ответ продолжал слышать про безалаберность и безответственность, тех, что не заделывает щели в стене. Было ясно, что бабушка не воспринимала трезво реальность. И я решил, что пришло время прощаться, поднялся и сказал ей: «Ба, я поехал». Я не знал говорить ей о поездке или нет, потому что как бы это ни было тяжело, я все же хотел, чтобы она поняла, что следующей встречи не будет.

Но она продолжала уже про клопов, и я решил не упоминать о поездке. По любому, нет в этом никакого толку. Да и язык мой не поворачивался. Я пытался запомнить ее, как она выглядит, но не мог посмотреть ей в глаза. Я наклонился к ней поцеловать ее, как вдруг она спросила:

– Когда ты уезжаешь, Мируш?

Я думал, что я провалюсь сквозь землю… Она запомнила это! Но как?

Я проглотил накативший комок в горле и сказал ей:

– Завтра.

Она сказала:

– Пусть добрые ангелы хранят тебя, – и я почувствовал, что теряю контроль над собой. Я не мог посмотреть на нее, не мог ничего сказать. Я просто поцеловал ее и вышел из комнаты, потупив взор. Я кое-как сдерживал себя до того, как вышел в коридор, и там уже дал волю слезам.

Дед подошел ко мне через пару минут. Мне надо было его подбросить до дому и попрощаться с ним тоже. Мой дед был как ломовая лошадь, сильным, с ясным рассудком, и мы оба понимали, что это не последнее наше расставание.

В полном молчании мы ехали домой в Рамат-Ган. Я остановился около их дома, и как часто это бывало, когда я подвозил какую-нибудь из своих подружек домой, я не знал глушить мотор или попрощаться быстро. Как можно понять, чего ожидает вторая сторона? Я не заглушил мотор. Мой дед, никогда не выказывал никаких признаков чувств, и я предполагал, что попрощаемся мы быстро, типа «Береги себя» и все. Но он продолжал сидеть в машине, молча, не думая выходить. Я думал, было, заглушить, но не стал, потому что подумал, что он вот-вот начнет выходить. И вдруг он заплакал. И не просто так заплакал, а аж завыл. Я был в шоке. Я пытался глубоко дышать, поберечь силы и поддержать его как-то, и не дать ему утянуть и меня, но у меня не получилось. Представьте себе мужик, восьмидесяти пяти лет, силен как буйвол, мужик, который стоял у истоков создания государства, строил своими руками эту страну, и никогда за ним не замечали каких-нибудь сантиментов, и вдруг плачет навзрыд, как ребенок. Это было чересчур. Я тоже заплакал. И так несколько минут мы просто сидели в машине и рыдали, дед и внук, плакали как дети. Как будто никого в мире больше нет, и завтра никогда не наступит. Плакали навзрыд.

И нам обоим было ясно, что плачем мы не из-за того, что мы с ним расстаемся, а из-за нашего расставания с бабушкой. Оплакивали его первое «прости», сквозь мое последнее.

Часто, когда я оказываюсь в затруднительном положении, из которого сложно найти выход, я представляю себе, что все это фильм, а я валяюсь у себя дома на диване и смотрю все это по телеку. Это дает мне возможность воспринять происходящее со стороны, оценить трезво то, что происходит, и снимает стресс.

Так, например, когда мне было пятнадцать лет и от меня залетела дочь самых близких друзей моих родителей, был созван совет, на котором присутствовали все высшие эшелоны власти, то бишь мои родители, ее родители, я и она, у них в доме на кухне, и родители начали выговаривать нам о том, что это безответственно, то, что мы натворили, и что в таком возрасте мы не понимаем на сколько серьезно все то, что происходит, и если уже заниматься «этим», то необходимо предохраняться. И мама ее почти плачет, мой папаня мне выговаривает, моя мама налетает на меня, а ее папаша покачивает головой все время, и представляет, наверное, себе, как мой член торчит между ног его дочки. И что мне делать в такой ситуации? Как пережить такой ужасающий позор?

Надо доставать камеру. Я расположил ее сверху на кухне, так чтобы все попали в кадр, нажал на запись, и увидел всю сцену извне, со стороны, как будто фильм на видео. И вдруг из полного кошмара все превратилось в комедию. Я чуть не прыснул со смеху, потому как все происходящее стало казаться мне американским ситкомом, а актерская игра родителей смешила до колик в животе. Моя мама такая: «Это просто катастрофа! Я тебе говорю…» Ее мама: «Моя дочка, моя дочка, моя дочка, и что? Аборт в пятнадцать лет? Первый мужчина, с которым я переспала в жизни, был твой отец! И ты знаешь, сколько мне было лет? Двадцать два!» Мой папаша: «Это безответственность! Просто кошмарная безответственность!» А ее папаша понравился мне больше всего. У него была роль без слов, но выражения лица у него были, как будто он вот-вот взорвется.

Кстати, это не относится к данной истории, но когда мы оттуда ушли, и я с папаней подходили к машине, то еще до того, как подошла мама, он вперился в меня взглядом полным восхищения и сказал: «Ну, ты дал! Круто, сына!» и добавил почти не слышно, так себе под нос: «в пятнадцать лет, и с такой красивой девицей… молодец!»

Так вот и в этот раз, с дедом, я попытался достать камеру. Установил ее перед лобовым стеклом, нажал на запись. Только сейчас это сработало с точностью до наоборот. Я увидел деда, взрослого мужчину, который разрывается на куски от плача, и молодого парня рядом с ним, наверное, его внука. Он тоже плачет. Каждый плачет о своем. Выглядело, как будто они плачут об умершем. Это так же напоминало, что и деду осталось немного, что и он уйдет скоро. Стало жутко. Я выключил камеру.

Дед немного успокоился, потом наклонился в мою сторону, быстро поцеловал меня своим мокрым ртом, начал было говорить: «Мируш…", но не смог продолжить. Он вышел из машины, захлопнул дверь, и пошел по дорожке к дому. Согнувшийся, потухший, разбитый. Я проводил его взглядом, пока он не скрылся в темноте подъезда.

Через две недели его не стало.