Кайрат Есжанов - Баянаул – Чимкент. История откочевщика

Красные цензоры совершили страшную ошибку, когда пропустили во всесоюзный прокат фильм Акиры Куросавы «Гений дзюдо» (Сугато Сансиро), который был снят в 1943 году в разгар Второй мировой войны. Увиденное потрясло советских аборигенов до глубины наивной души. Нам были неведомы далекие восточные страны, ни, тем более, их виды боевых искусств. Мы знали только русское самбо и бокс. На черно-белом экране возникли захватывающие картины экзотической жизни японского народа, который век тому назад в 1905 году разгромил Российскую империю на Дальнем Востоке и через тридцать шесть лет мужественно сражался с великой Америкой и Британской империей на Тихом океане. Величие духа неиизвестного ранее народа, теснящегося на маленьких островах в океане и питающегося рыбой и овощами с рисом, проявилось и в искусстве единоборств. Мы увидели изощренное искусство борьбы джиу-джитсу, дзюдо и карате. Перед нашим изумленным взором предстал благородный Учитель-сэнсэй, которого играл красавец Тосиро Мифуне, суперзвезда мирового кино. Сэнсэй пестовал учеников, как своих сыновей, формируя из них убежденных борцов за идею. Мы узнали, что восточный Путь борьбы ведет человека к гармоничному развитию и духовному усовершенствованию, воспитывает настоящего человека и гражданина, использующего свое оружие, искусство единоборства, только ради защиты слабых и на благо общества.

Кинокартина послужила причиной взрыва народного интереса к изучению карате в самодеятельных кружках. Власти сразу запретили восточные единоборства, углядев в них прямую угрозу идейной монополии КПСС, и они ушли в подполье. Запрет еще более усугубил здоровый тинтерес к искусству карате, название которого означало – «пустая рука». А пустые головы советской молодежи, разуверившейся в идеалах утопического коммунизма, стали быстро заполняться восточной и западной культурой, согласно закону «природа не терпит пустоты». Примечательно, что картина была снята в 1943 году – во время набора японских студентов на войну и, по мнению критиков, могла призывать юношей к очищающему самообладанию и готовности к страданиям.

Однако, как мне известно, Мифуне был настоящим пацифистом, убежденным противником войны. Если бы тогда советский народ просмотрел мировой шедевр Куросавы «Семь самураев», то зашатались бы устои коммунистической идеологии; он увидел бы всю убогость этического учения марксизма-ленинизма и морального кодекса строителя коммунизма перед лицом совершенной красоты восточной культуры. Яркие, убедительно созданные образы благородных самураев, защитников гибнущей от террора бандитов крестьянской общины, затмили бы мифологизированных героев гражданской и Великой Отечественной войны. Кстати, культовый американский вестерн «Великолепная семерка», который прошел в широком кинопрокате в СССР, был снят по мотивам «Семи самураев» Куросавы.

Мой первый визит в Алма-Ату

После окончания мной седьмого класса отец взял меня с собой в стольный град Алма-Ату, куда он поехал по путевке в одну из здравниц – дом отдыха ЦК КПК. Тогда он еще работал в райкоме партии Баянаула. Этот пансионат располагался где-то в верхней части города по проспекту Ленина. Меня он поселил на квартире в частном секторе неподалеку. Тогда и состоялось мое первое знакомство с красавицей Алма-Атой. Несравнимая ни с каким другим городом Советской страны Алма-Ата, как пелось в песне- «не город, а сама мечта», открылась моему изумленному взора аульского подростка, как бриллиант в оправе небесных гор Алатау, как бесценная золотая чаша.

Самое интересное впечатление на меня, провинциального подростка, оказал визит в знаменитый Государственный академический театр оперы и балета (ГАТОБ) имени Абая и музей искусств имени Кастеева – наш казахстанский Эрмитаж. Я переживал сложности переходного возраста и, буквально по принуждению, посетил эти великолепные объекты духовного мира нашей страны. Однако знакомство с шедеврами оперного искусства и огромным собранием картин и скульптур музея изобразительных искусств оставило в моей душе неизгладимое впечатление на всю жизнь.

Вот так и произошло это знаменательное событие в моей жизни, которое приоткрыло мне блистающий мир мировой культуры.

Пройдет около четверти века и я, повторяя Путь отца, привезу в Алма-Ату свою маленьку дочь Наргис на каникулы и так же, как когда-то наш отец, приобщу ее к духовной сокровищнице нашей страны. Наргис, подобно мне в моем подростковом возрасте, не особо горела желанием стать зрителем театрального искусства и созерцать картинную галерею Кастеевского музея. Но я был настойчив и она поневоле прикоснулась к живительному теплу этих знаменитых очагов культуры, наследию Советского Казахстана. Позже у дочери выявится способность рисовать и она выучится на дизайнера в Казахской Государственной академии строительства и архитектуры (КазГАСА).

В Алма-Ате много лет проживала мамина сестра Зоя, которая работала начальником отдела в республиканском НИИ «Казгипроводхоз». Двухкомнатная квартира тети Зои находилась на втором этаже дома на углу улиц Комсомольской и Байзакова, прямо над бывшим гастрономом «Стрела». Это скромное жилище имело для всех нас почти такую же ценность, как дедушкин кара шанырак в Баянауле, потому что, подобно караван-сараю, давало приют многочисленным родственникам, прибывавшим отовсюду в гости в столицу. Окна и балкон квартиры тетушки выходили прямо на Комсомольскую улицу, центральную городскую магистраль, наполненную ревом автомобилей, нетерпеливыми сигналами клаксонов под аккомпонемент перестука трамвайных колес. Прибыв в Алма-Ату, мы с любопытством наблюдали за уличной жизнью, которая неумолчным потоком протекала под окнами, а по вечерам бурлила перед гастрономом и находившимся рядом рестораном.

Тетя Зоя была разведена; она в одиночку поставила на ноги двоих детей: дочь Гулю и сына Арсена; у каждого из них растут сыновья. Арсен выучился в Ташкентском государственном университете на китаиста и связал свою судьбу с однокурсницей-арабисткой по имени Цветана, гражданкой Болгарии. Сын их Марат уже взрослый; живут они за границей.

Наша тетушка Зоя скончалась в возрасте всего шестидесяти двух лет от болезни. Проходя мимо ее дома, я невольно поднимаю голову, взглядом нахожу балкон старой квартиры, такой для нас родной, и вспоминаю, как мы с тетей пили чай в кухонке, и я рассказывал забавные истории, а она, запрокинув голову, заразительно смеялась; еще я вижу себя, юного и беспечного, который, стоит, опершись на перила балкона, и во все глаза наблюдает-изучает полную неизведанных тайн прекрасную столичную жизнь.