Александра Суслина - 1610. Рассказы и зарисовки

Мартин снова перевернулся. Теперь он лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Подушка приятно холодила. Под одеялом было тепло и уютно. Сейчас только десять часов утра. Ужасно рано для субботы. Но ей надо было встать, многое успеть. Интересно, она нормально спала? Да, кажется. Ей даже что-то снилось, а я вот – не сомкнул глаз. Она спала. Почему все так складывается неудачно. Это, конечно, не первое расставание в моей жизни. Но первое – без явной причины. Все было так хорошо. Но недолго. Может, именно поэтому так хорошо. Я же изначально знал, что это долго не продлится. Но именно в этот раз хотелось бы дольше. Закон подлости. Ирония.

Я справлюсь с этим. Никто даже и не заподозрит, что со мной что-то не так. А со мной и на самом деле все так. Все в порядке. Все? Почти все. Обманывать себя нельзя, я же понимаю. Да, трудно, но будет легче. Уже завтра. Или послезавтра.

Шум воды стих. Так, еще какое-то время она будет в ванной, я могу лежать спокойно. А потом настанет самый трудный момент. Но пока еще ничего, нормально, есть еще время. Черт! Я не хочу, чтоб она уходила. Не хочу. Черт. Черт. Черт!

Она может уйти, так и не зайдя ко мне в комнату. Хотя нет, тут же одежда. Мартин открыл глаза и оглядел комнату. Забрала одежду. Значит, и правда вполне может уйти, так и взглянув на меня на прощание. Но она так не сделает. Не сможет.

Она меня любит. Я знаю. Хотя она никогда не говорила об этом прямо, но я уверен, что любит. А если любит, то не бросит. Что-нибудь ее остановит, обязательно. Мартин закрыл глаза и снова лег на спину. Она выйдет, вся одетая, накрашенная, готовая к выходу и заглянет ко мне. Так и будет, я знаю. Мартин снова перевернулся на спину.

– Ты такая красивая. Господи, какая же ты красивая, я тебе не говорил?

– Говорил, и не раз, – она посмотрела на Мартина взглядом, полным нежности.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, ты должна знать. Но это твое решение. Я не в праве….

– Что же мне делать?

– Остаться!

– Мартин, ты же понимаешь…

– Ну ты же можешь остаться? Просто тут со мной. Рядом.

– Ох, Мартин… мы же говорили об этом, уже поздно….

– Я, наконец, понял, что не смогу без тебя. Нет, я могу, но не хочу…

– И ты мне говоришь это сейчас, когда я уже опаздываю на самолет? Как-то нереально это…

– Да, но тем не менее… останься… Я никогда не думал, что попрошу тебя об этом, не думал, что решусь… Но я постараюсь…

– Мартин, я тебя не узнаю…

– Я сам себя не узнаю…

– Мне теперь еще сложнее стало….

– А мне, как ни странно – легче. Я сказал то, что давно хотел, но не решался… мой последний шанс, чтобы тебя удержать…

– Эгоист!

– Да, зато я буду знать, что сделал, что мог. Я люблю тебя! Не уезжай! Это, оказывается, было так легко сказать…

– Любишь?

– Да.

– Я, кажется, уже опоздала на поезд в аэропорт.

– Так и должно было быть! – сказал Мартин, стягивая с нее шарфик.

***

Мартин перевернулся на бок и открыл глаза. Привычным жестом он потянулся к соседней подушке, но там никого не было. Часы на столике у кровати показывали десять двадцать. В квартире было тихо. Она ушла, не оставив записки.

«Сколько раз вам приходилось слышать о том, как трагедии и крупные жизненные потрясения помогали людям понять смысл жизнь, научиться выявлять важное и это важное ценить. Я слушал об этом всю свою жизнь – сначала от деда, в его рассказах о военном времени, от тетки, потерявшей в аварии всю семью и нашедшей себя в религии, от сестры своего приятеля, половину своей жизни героически боровшейся с раком. И это, не считая множества книг и фильмов.

Думая об этом, я, бережно оберегаемый судьбой и матерью от всего, что может случиться со мной трагичного, мог прийти только к одному выводу. Мне пока еще не открылась великая истина о смысле жизни и не откроется, пока со мной не случится что-то ужасное, которое и поднимет занавес, отделяющий меня нынешнего от меня просветленного.

Не думайте, что я пришел к этому выводу сразу. Все разумное во мне сопротивлялось такому подходу. «Как же так, – думал я, – неужели люди настолько глупы, и без трагедии никак не обойтись. Неужели понять, что по-настоящему любил, можно только тогда, когда уже навсегда потерял? Неужели оценить любовь, дружбу или родство душ можно, только оказавшись на необитаемом острове или полумёртвым на поле брани? Не может такого быть! Я же ценю это и без жизненной катастрофы! Может, это я такой уникальный и умею ценить то, что имею сейчас? Вряд ли! В конце концов, все смотрят одни и те же фильмы и должны учиться на чужих ошибках». Наверное, я был слишком наивен.

Нет, я вовсе не жил в тепличных условиях. На мою долю выпадали страдания, довольно сильные, но, видимо, не настолько, чтобы изменить восприятие жизни. Когда уехала Лори, я очень страдал. Но не потому, что вдруг понял, что любил ее. Я это и так знал и ценил каждое мгновение, проведенное с ней рядом. Но ей надо было уехать, и я страдал объективно – от разлуки с любимой. Когда умерла мама, жизнь, казалось, остановилась. Я долго не мог оправиться и сейчас еще не вполне смирился с этим фактом. Я очень грустил, но мое мировоззрение, как ни странно, и от этой потери не изменилось ни на каплю.

В общем, я всегда думал о том, что я просто хороший, хотя и одинокий человек.

А потом я кое-что сделал. Кое-что не хорошее и не очень мне свойственное. Нечто, совершенно не укладывающееся в мою натуру и образ мыслей. Я кое-кого убил. Не могу сказать, что это было запланировано. Просто так получилось – вышел из себя на минуту, и вот результат. Передо мной труп и окровавленная лопата.

Не могу сказать, что со мной произошло что-то трагическое или катастрофическое. Но, тем не менее, это было для меня сильным эмоциональным потрясением, в результате которого моя картина мира действительно пошатнулась. Не буду утверждать, что я сразу стал все видеть в другом свете или перестал ценить все, что ценил раньше. Нет. Но что-то изменилось, я не мог понять что, хотя ощущал это совершенно определенно.

Я спрятал тело в лесу недалеко от своего дома. Помню, когда возвращался ночью домой с лопатой, той самой лопатой, меня немного знобило, но я чувствовал странное возбуждение. Во рту даже было немного сладковато. «Адреналин», – подумал я тогда.

Следующие три недели, пока никто не спохватился о пропаже, и не началось расследование, я жил как на иголках. Но каждый укол этой иголки, каждая случайная полицейская машина или встреченный общий знакомый приводили мое тело и мозг в приятное трепетание – как будто на первом свидании. Страх быть разоблаченным и пойманным, чувство опасности добавляли мне остроты жизни и незнакомое прежде ощущение собственного превосходства над окружающими.