Анастасия Ларионова - Нам счастье дано на двоих

Ивана отбросило взрывной волной, комья сырой тяжёлой земли посыпались вниз дождём, заживо засыпая раненого солдата. Резкая боль в ноге и ещё более нетерпимая – в животе. Иван чувствует, что не может не то, что подняться, а даже пошевелиться. Сколько он пролежал, не помнил. Может совсем немного, но небо прояснилось от дыма, шум орудий звучал всё дальше и глуше. Иван понял, что бойцы отступили. А он один, тяжело раненый на поле боя. Попробовал ползти, но нахлынувшая чудовищная тошнота и боль накрыли так, что нельзя сделать и движения. И вот сквозь красную пелену сознания он чувствует, как кто-то наспех утягивает его рану бинтами, слышит девичий голос, доносящийся до него как будто из далека:

– Товарищ, старший сержант! Вы живы?! Живы! Вставайте! Надо уходить!

Иван с усилием разлепляет опухшие веки и видит перед собой на коленях Лизу Похомову, девочку-санитарку.

– Иди… Лиза… – сухими спёкшимися губами шепчет он, – Я не смогу. Ранен тяжело… Не подняться… Иди…

– Товарищ старший сержант, вы можете повернуться на бок? – Лиза наклоняется над ним и заставляет его перекатиться на бок, а сама ложится на землю рядом.

– Лиза, ты что задумала? – слабо удивляется он, с трудом подчиняясь и не в силах сдержать стоны боли.

– Ещё немного, товарищ старший сержант… ещё немного. Вот так… – Лиза подползает под его бок, под него. Иван чувствует её тонкое худое тело под собой, под его залитой кровью одеждой. Её гимнастёрка мгновенно промокает в его крови, становится влажной. Девушка ложится на живот и требует, – А теперь переворачивайтесь на спину!

– Я же придавлю тебя… – изумляется Иван. Он ведь тяжелее её в три раза! И выше на две головы.

– Ложитесь, товарищ старший сержант. Я без вас не уйду! – упрямо возражает девушка.

Иван с трудом, зажимая рану в животе руками, переворачивается на спину, чувствуя под своим тяжёлым, от слабости обмякшим телом, хрупкое тело девушки, почти ребёнка. Да она даже пошевелиться не сможет под его весом! Однако Лиза, прикусив губу, делает рывок вперёд и начинает медленно ползти по сырой от грязи земле. Окровавленная её гимнастёрка мгновенно пропитывается грязной водой. Дыхание её становится сбивчивым, а затем шумным и рваным. «Девочка… бедная… как же так… ты же меня не дотащишь…», – думает он, но боль мешает, прерывает его мысли, притупляет другие чувства, парализует их.

Сколько они передвигались так мучительно медленно, с остановками, когда девочка останавливалась и пыталась отдышаться, набраться сил, – неизвестно. Время остановилось, прекратило свой бег. Иван слышал, как дыхание с протяжным сиплым свистом выходило из её груди. «Надорвётся…», – с тревогой думал он. Она с новым мучительным рывком начинала движение. И с каждой такой остановкой ей было всё сложнее двинуться снова, таща на себе непосильную ношу. Ладони и локти, от того что приходилось всё время опираться на них при движении, изодрались в кровь. И с каждым новым рывком содранная кожа начинала ещё больше кровоточить. Теперь Лизе приходилось, морщась от боли, передвигать руками.

Стало темнеть, резко похолодало, от болот потянуло холодом и сыростью. Где-то в тишине, разрываемой только стонами раненого и её собственными, тревожно прокричала птица. Иван чувствовал под собой движение хрупкого женского тела, чувствовал, как оно ослабевает, но не останавливается, медленно и упорно они продвигались вперёд. Мучительно медленно… Одежда Лизы стала тяжёлая от мокрой грязи. Кровь из наспех перевязанной раны уже не бежала, но мучительно жгло в нутре, так же мучительно тошнило. Казалось, они не доползут никогда…

И вот когда они уже почти миновали линию фронта, за которой стоял сан батальон, осталось только с полкилометра до леса, как в небе, в лиловом зареве, где заходило солнце, показались немецкие бомбардировщики. Они летели с нарастающим гулом, заслоняя и без того тусклый вечерний свет. Их отдалённый, но всё возрастающий вой, похожий на пронзительную сирену, от которой стынет кровь и перестаёт течь по жилам. Протяжно-свистящая сирена оглушала. Эта жуткая зловещая песня смерти специально придуманная фашистами для устрашения всего живого, что могло слышать и испытывать страх.

– Бросай меня, Лиза! Уходи! Ты успеешь добежать до леса! – кричит Иван, но девушка упрямо продолжает ползти. Иван кричит, насколько ему позволяет рана в животе, – Ты слышишь меня, дура?! Мать твою, Лиза!..

– Нет… – тихо, но с твёрдой решимостью произносит она. Он слышит её ответ и ещё больше приходит в отчаяние. Неимоверным усилием, не сдержав крик боли, Иван переворачивается на живот и подминает под себя девушку, полностью закрывая её своим телом, пряча под собой. Тревожный гул приближается, земля дрожит, отражая этот зловещий гул.

– Замри! Слышишь, замри! – кричит он ей, стараясь перекричать надвигающийся рёв юнкерсов. И сам закрывает глаза, стискивает зубы. Он надеется, что лежащий без движения в окровавленной одежде человек будет принят с высоты фашистскими лётчиками за убитого.

Гул приближался. Караван смерти быстро и неотвратимо надвигался. Иван, стараясь уберечь, заслонил своим телом девушку так, чтобы, когда начнут стрелять, осколки снарядов впивались в его тело, не в её, рвали живьём его плоть. Гул становился всё ближе, оглушал. Иван почувствовал, как Лиза под ним перестала дышать, даже её сердце остановилось, замерло в ожидании неотвратимого, неминуемого… Его сердце тоже замерло, тело стало каменным от нечеловеческого напряжения. Да разве можно приготовиться к смерти?! Когда тебе всего восемнадцать лет!

Тень от широких крыльев юнкерса упала на них, бомбардировщик с гулом, от которого застывает в ужасе всё живое, на бреющем полёте совсем низко, так что ветер с силой окатил холодной волной замеревших на земле людей, пролетел мимо. А за ним ещё один и ещё… Всего их было пять. И после каждого так всё леденело внутри, что, казалось, сердце остановится от неимоверного напряжения. И гул в ушах, теле… Хотелось стать невидимым, быть не здесь, не в этом страшном месте и не в это время… Так, лежащие на земле люди, умирали пять раз, после каждого пролетевшего огромного тяжёлого ревущего чудовища…

Наконец, зловещий гул стал удаляться за линию горизонта. Парень ещё долго, минут десять, лежал неподвижно, боясь даже вздохнуть, и девушка под ним тоже не дышала, не шевелилась. Наконец, начав чувствовать, что холод от грязной болотистой сырости проникает сквозь кожу, он приподнимается.

– Ушли… – шепчет Иван и смотрит в испуганные расширенные зрачки девушки, в её бледное лицо, покрытое липкой холодной испариной, – Испугалась? Не бойся, не вернутся… – он не успел договорить, теряя от боли сознание.

Читать дальше