Анастасия Ларионова - Нам счастье дано на двоих

В себя Иван пришёл уже в полевом госпитале, в постели, под шерстяным одеялом. Его прооперировали, не дождавшись, когда он придёт в сознание. Врач, Марк Захарович, ещё не старый тучный мужчина с седыми волосами, наклонился к его постели.

– Як ты, хлопец? Оклемался? Ну, добре… Вижу, что оклемался, – добродушно произносит он.

– Девочка… Где она? – спёкшимися сухими губами произносит он.

Врач всё понял, похлопал ладонью по его руке и добродушно проворчал:

– Вот ты какой! Тебе чудом ногу спасли, без ампутации дело обошлось, а ты первым делом о девчонках думаешь! В тыл её отправили. Восемь часов тебя на себе по грязи волокла… Воспаление лёгких у неё сильное. Но ты не тревожься, – седовласый врач сжал руку Ивана, почувствовав, что ладонь парня задрожала, – Лизка девка хоть и щуплая, но стойкая. Она-то уж оклемается быстро.

– Адрес… Мне нужен её адрес, – упрямо произносит Иван.

– К своей сестре я её отправил. Дам я тебе адрес, не переживай, хлопец, – доктор вдруг хитро прищурился и с улыбкой спросил, – Хочешь лично ей спасибо сказать? Оно немудрено… Вот какого здорового детину на себе волокла.

– Хочу сказать спасибо, да, – с той же упрямой решимостью ответил Иван.

Ивана перевели в госпиталь в освобождённом от немцев городе. Ларису Нельскую назначили старшей медсестрой, ходила она всегда в военной форме, в юбке, ремнём затянув тонкую талию на гимнастёрке, тёмные густые волосы собраны в строгий, но замысловатый узел. Врачи и пациенты Ларису Ивановну (несмотря на юный возраст, всего двадцать лет, Нельскую звали по имени-отчеству) обожали, за глаза называли «богиней». Те, кто не лежащие, а могли вставать и передвигаться, дарили старшей медсестре букетики полевых цветов, которые она с холодной благосклонностью королевы принимала. Но никому предпочтения не отдавала. А когда Иван начал вставать и ходить после операции, как-то подошла к нему и говорит: «Завтра вечером танцы будут, пойдём?» «Да мне и надеть-то нечего…», – засмущался Иван. «Ничего найдём что-нибудь». И к вечеру принесли ему девчата-медсёстры рубашку, наспех сшитую из парашютной ткани хорошего немецкого качества. А сама Лариса пришла в тонком ситцевом платье в горошек, туфельках, белый платочек на плечи накинула. Красавица! Глаз не оторвать. И не отрывали. Всё мужское внимание ей одной досталось. Бойцы же, они изголодались по эмоциям, по обществу женщин. А тут женщина, да какая при этом красивая!

В бывшем здании театра, в котором ранее размещалось немецкое командование, зал просторный, гулкий. Установили патефон, красный уголок наспех оформили. Мужчин и парней, конечно, намного больше чем женщин. Да и женщин всего несколько девчат из медсанбата. И среди них Лариса ярче всех, к ней сразу же и начали проявлять внимание бойцы. Первыми её пытались на танец пригласить «летуны», так лётчиков называли. Они, как известно, самые отъявленные бабники, а танкисты прославились, где бы ни появлялись, хулиганством. Лариса сразу подошла к старшему лейтенанту (теперь уже старшему!) Ивану Покровскому, взяла его за руку, нежными тёплыми пальцами сжала его грубую ладонь и, смотря ему в глаза, сказала: « Ты меня, Ваня, никому здесь не отдавай. Только с тобой танцевать хочу». Так они вдвоём весь вечер и протанцевали танго Рио Риту, фокстрот, вальс. Благо, девчонки – медсестрички его накануне быстро обучили основным движениям в танцах. Иван чувствовал на себе весь вечер завистливые и сердитые взгляды бойцов. Он знал, каждый из них за Ларису в огонь и в ад пойдёт, не раздумывая, а досталась её благосклонность ему одному.

А через пару дней подошёл Иван к главврачу и просит: « Вы отпустите меня, Марк Захарыч, на фронт. Выздоровел я. Нечего мне, здоровенному детине, в тылу отсиживаться». В общем, выпросил у врача разрешение снова на фронт.

А после его полк перевели в Харьков, в Украину, а оттуда в Варшаву, в Берлин… На рейхстаге на стене свои имена оставили и надпись: «Слава тебе, Советская Отчизна! Твои сыны до Берлина дошли!» Вот так вот всю свою тоску и любовь по Родине в эту надпись вложили, а потом не удержались и приписали крепкий русский мат на гладкую стену Рейхстага. В этом тоже тоска по Родине…

Только к концу лета 45-го удалось Ивану вернуться на Родину и отыскать Лизу Пахомову, чтобы сделать её своей женой, нежно любимой на всю оставшуюся жизнь…

А Лариса? Его первая женщина… Та полная отчаянной страсти ночь забылась, покрылась плотным туманом небытия. Кто-то из однополчан говорил, что красавица Нельская после войны продолжила учиться, стала врачом, вышла замуж за гражданского – капитана пассажирского судна, родила дочек-близняшек и переехала с мужем в Новороссийск. Ей всегда хотелось жить вблизи у моря…

Ни на кого больше не смотрел Иван Фёдорович Подольский, только на Лизу. Сын, а потом и внук Серёжа внешне в отца пошли – широкоплечие, высокие, статные. А вот правнук Иван весь в прабабушку Лизу Петровну – такие же светлые волосы, пронзительные голубые глаза и та же готовность помочь, взять чужую боль на себя… Та же доброта и прямодушие. «Лиза, Лизонька, – часто любил обращаться Иван Фёдорович к своей покойной жене, – Правнук-то наш весь в тебя, твоя душа в нём, большая, тёплая…»

Может быть и были случаи, когда бойцы, вернувшиеся с войны, бросали своих полевых подруг и забывали о них, едва завидев на перроне встречающих их невест в шёлковых платьях в горошек, в ароматном облаке духов «Красная Москва», но Иван Фёдорович таких случаев не знал. Его однополчане фронтовых жён своих не бросали и не забывали! Да и как можно забыть зловещий рёв юнкерсов, под которым они с Лизой стали одним целым навсегда, на всю жизнь…

Из письма Полины:

« И всё-таки я стала женой офицера и приехала в Германию. Наверно мне на роду было написано это, а от судьбы, как известно, не убежишь. Да я и не жалуюсь на судьбу! Но кто бы всё-таки из нас мог подумать тогда, что жизнь может быть такой прекрасной и удивительной!

Я стала настоящей немецкой фрау, научилась сносно говорить по-немецки (меня даже понимают, когда я заговариваю с кем-либо на улице), ношу платья по последней моде, туфельки на каблуках, сумочку, перчатки и шляпку! Как подумаю об этом, самой смешно! Но всё-таки, что и говорить, Берлин – очень красивый город, мне нравится его строгий стиль. Нравится гулять по саду Тиргартен и по Унтер-ден-Линден, где столько много душистых лип!

Но ничего не мило сердцу так, как наши леса Белоруссии! Очевидно, русский человек устроен так, что где бы то ни был, для него нет ничего дороже родных мест. Но тоска моя не безысходна, мы знаем, что вернёмся на Родину, как только того потребует долг.