Наташа Корнеева - Любовь на колесах

Мужики, потерявшие было интерес к игре, вытянули шеи, заострили носы: первая – туз!, вторая – туз!, третья – туз! Тишина. Сашка закончил фразу: «…тебе. Позор – тебе». Я смущённо хлопала наивом. Мужики восторженно на меня таращились, наливали водку. Тёзка плюнул: «Сцуко ты, Натаха». Встал и ушёл. Больше он с нами в карты не играл.

Когда допили водку и все разошлись, Сашка, исподлобья глядя на меня, прорычал: «А ведь, правда, сучка ты ещё та». Взял колоду, постучал ею об стол и зловеще выдавил: «Ну, что, жёнушка, а теперь покер. Со мной и по-взрослому. Играть на деньги с тобой смысла нет. Значит так. На кону минет и куннилингус». Счёт был равный.

Сашка наметил крупную игру в покер, но сказал, что тактику, как и стратегию, в покере менять нужно постоянно. «И морда, морда… наив твой уже не катит…»

Моя дочь теперь взрослая женщина. Совсем, в отличие от сына, непохожа на меня внешне. Да и дуру дурацкую она потеряла… Возможно, она права, так легче… проще… спокойнее… Это её право, это её выбор, который я уважаю. Но в детстве и юности дура в ней выкобенивалась круче, чем во мне. Бороться с ней опасно, да и не нужно. А вот дружить и любить – это жизненно необходимо.

Олька осваивалась в городке быстро, нагло, самоутверждающе. Не смотря на её почти отсутствующий возраст, жару давала всем, спуску – никому.

У неё врождённый астигматизм и косоглазие. Поэтому ходила в очках и с заклеенным глазом. Этакий буржуйчик-циклоп. В руках, независимо от времени года, фанерная лопатка, которой бандитка скребла снег, траву, асфальт и рожицы особо наглых пацанов.

Как-то меня остановила симпатичная, но нервозная дама и сходу плюнула: «Воспитывать детей надо!» Я искренне удивилась: «Да, ну?» Она многозначительно пыхнула глазами и голосом занудной учителки проквакала: «Вы знаете, что Ваша девочка моему мальчику всё лицо разодрала лопатой? А он старше на четыре года». «Нет, – грю – не в курсе. Моя дочь не ябеда». «А вот мой мальчик воспитанный. Я его учу, что девочек обижать нельзя…» Я перебила: « А мальчиков?» Дама замялась: «Ну… как…,ну, мальчики…» Но «Остапа понесло»: «А тётенек с дяденьками, а бабушек с дедушками, а кошек, собак, крокодилов, бегемотов, крыс, змей…» Я строчила пулемётом. Тётка плыла по моим мыслям и захлёбывалась.

Из кустов вылезла Олька с лопатой. Встала рядом и после каждого моего слова добавляла «гы-гы». Я перечисляла все одушевлённые и неодушевлённые предметы. Тётка была в ступоре. Ольке надоело меня слушать и она пробасила: «Никого низя обизать». Всё! Гениально! Тётка клацнула зубами. Я спросила у дочуры: « Ты мальчика лопатой по лицу била?» Олька радостно кивнула. «А зачем?» – поинтересовалась я. Тётка крутила головой то на меня, то на дочку. Олька бесхитростно ответила: «Он меня циклопом обзывал». Я взяла её за руку и прошипела даме: «Ещё раз обзовёт – я тебе морду изувечу, сука». Тетка села на лавку.

Олёшка не любила очки. Да ещё и глаз заклеивали. Ребёнку такое терпеть мучительно. Часто обзывали, да и смотреть неудобно. Попробуйте. Я пробовала – жуть! Она терпела, но не всегда.

Как-то пришла домой без очков. Стоит, сопит. Ждёт дюлей словесных. Физической расправы ни я, ни Сашка не допускали.

Помню, позже, когда Ольке было лет пять-шесть, она сильно нашкодила и я уже схватила полотенце и собиралась отлупить хулиганку, но Сашка отобрал тряпку, взял солдатский ремень и потащил дочу в другую комнату. Плотно закрыл двери. Я замерла. Солдатский ремень – это круто, о-очень круто. Минуту стояла полная тишина. Потом раздались мощные удары и душераздирающий вопль ребёнка. Я рванула спасать чадо.

Распахнула двери и начала истерично хихихать. Картина предстала потрясная! Сашка со всей дури молотил ремнём по столу, приговаривая: «Вот тебе, вот тебе, шкодина. Будешь ещё, а? Будешь? Отвечай быстро!» Олька скакала по дивану и вопила, как стадо молодых бегемотов на гоне.

Так вот, стоит это чучело лохматое без очков, вращает глазищами, выпущенными на свободу. Я присела. Заглянула в круговорот свободы. Левый глаз поехал к виску, правый – клюнул меня. «Оля, где очки?» Тишина. Молчит. И я молчу. Жду. Подумав, Олька тихонько сообщила,

– Потерялись.

– Как?

– Ушли.

– Куда?

Правый глаз возмутился, левый вернулся к нему и поддержал,

– Ну, если потерялись, как я знаю куда?

Да. Действительно. Глупый вопрос. Взяла за руку. Пошли искать.

Долго ходить не пришлось. Всё на виду. С каждого окна и балкона перископы недремлющие. Только вышли из подъезда, начался перекрёстный обстрел:

– Она их закопала.

– Вон, воон там.

– Левее, левее.

– Ага, туточки, копайте.

Олька с ненавистью смотрела на пулемётчиц – запоминала в лицо, готовила страшную месть.

Очки нашли, отмыли, Заковали Олёшкины глазки. Что ж теперь…

Через год ей сделали операцию. Косоглазие убрали. Зрение улучшить не удалось. Став взрослой, Ольга поменяла очки на линзы. Мир стал ещё открытие.

Про неё можно рассказывать много историй. Была Олька ребёнком незаурядным, беспокойным, разговорчивым и дураков называла дураками, не считаясь ни с возрастом, ни с регалиями. На мои замечания, что, мол, нехорошо, возраст там и всё такое, Олька, пряча чертенят в огромных карих глазах, удивлялась: «Мама, но они от этого дураками быть не перестают». Я затыкалась, гладила её по голове и вздыхала: «Дура дурацкая. Вся в меня». Олька лезла целоваться – обниматься, скакала, приговаривая: «Папа, мама, я – дебильная семья!» Мы хохотали, дурачились, к нам присоединялся Сашка, изображал из себя медведя-шатуна, рычал, широко раскидывал руки и шёл на нас: « А-аа. Кто тут у нас дебильная семья? Вы ж мои птички-чумички. Ёлы ж палы!» Ёлы ж палы…

Время. Минуты, дни… годы… Несуществующее, эфемерное понятие, живущее за наш счёт и жрущее нас. К сожалению, к огромному и тоскливому, мы меняемся. Нет, даже не так. Мы умираем и появляется другой, неведомо откуда, чужой, чужой… Почему нельзя остаться ребёнком навсегда, вертеть этот восьмиричный круг, как колёса детского велосипеда.

Иногда Сашка гастролировал. Недалеко. В Москву. Ехать всего лишь ночь на поезде. Уезжал на два – три дня, не более. Играл. С кем, где… не говорил. Возвращался с подарками, вымотанный, пустой, злой, с черными выжженными глазами. Выкладывал пачку денег. Говорил: « Убери. Вам. Еслив чё…»

Почти сутки вытаскивал себя из болота, грязи, пустоты. Потом появлялся прежний весёлый обормот.

Он уехал в начале декабря. И вот уже больше недели его нет. На службе обеспокоились. Переживали. Я готовила себе гроб.

Появился Сашка через две недели. Зима. Раздетый, в шлёпках, грязный, пьяный, мёртвый. В руках модная джинсуха на меху (для меня) и пакет с подарками для Ольки. Выложил деньги «вам, еслив чё», отстранил меня резким жестом, рухнул на диван. Спал почти сутки. Я вертелась, вилась над ним, укрывала, смотрела, ревела от счастья и горя. Гроб спрятала в чулан.