София Синицкая - Безноженька

– Ты Марфуша?

– Да, как вы себя чувствуете?

– Дайте ему крепкий чай с сахаром! Он из-за краски расстроился. Принесите тряпку!

– Хотите чаю?

– Да, горло пересохло.

– И я хочу! – обиделся Иван Яковлевич.

– Вставайте. Можете у нас посидеть, чаю выпить. И вам принесу чай и тряпку… Вызвать врача?

– Нет, спасибо.

Бубнов оказался на большой кухне, в большом кресле. В окно бил свет, кивал шпиль Святого Михаила. Голова кружилась. Снова закрыл глаза.

– Кто это? – раздался мужской голос.

– Не знаю, ему плохо на лестнице стало.

– Может, он притворяется, чтобы в квартиру зайти, всё тут высмотреть и своровать. Вы притворяетесь?

Бубнов разлепил глаза.

– Здравствуйте. Простите. Не притворяюсь.

– Марфуша, вынимай пирог. Так вы не наводчик?

– Я пианист Бубнов.

– Сыграете нам?

– Конечно. – Повернув голову, сфокусировал взгляд и увидел кудрявого широкоплечего красавца, который лежал на диване, завернувшись в плед, и весело и нахально рассматривал пианиста. На вид ему было лет двадцать, а вот Марфуша, наверно, ещё школу не закончила.

– Что употребляете? Трава, таблетки и алкоголь? Работу потеряли? Девушка ушла?

– Откуда вы знаете?

– А какой ещё может быть сценарий? Либо вас бросила девушка и вы обдолбались до потери соображения, либо систематически злоупотребляете психоактивными веществами и именно поэтому она ушла. Всё ли было гладко с сексом?

– Кирюха, отстань от него! – Марфуша дала Бубнову чай. Он хлебнул и крепко заснул.

Бубнову снилось, что он играет «Кленовый лист» [2] Сочинение Скотта Джоплина. . Проснувшись, увидел, что кухня залита закатным солнцем, Кирюха так и лежит под пледом, стол накрыт к чаю, Марфуша смотрит в экран компьютера, из колонки тихо плывёт регтайм в его, бубновском, исполнении.

– Не, не, фраерок, полный! – Кирюха хоть и продолжал говорить обидные вещи, но смотрел на Бубнова другими глазами, с уважением.

– Сергей, – сказала Марфуша, – вы замечательный музыкант. Пока вы спали, мы все ваши записи прослушали. А какая потрясающая саксофонистка Полина с вами играет!

– Она, что ли? – спросил Кирюха. – Красивая девушка. Наверно, вы её своим музыкальным авторитетом задавили. Я слышал, как вы импровизируете на пару. Она хочет уйти вперёд, а вы её не отпускаете. Ворчите и прикрикиваете своими аккордами. Может, и в быту её душите? Может, вы невыносимый педант и брюзга?

Бубнов опять зарыдал в трусы.

– Кирюха, перестань! Сергею тяжело! Сергей, всё будет хорошо! Кирюха, скажи!

– Сергей, даже если Полина оставила вас навсегда, хотя мне кажется, что не навсегда, скажите ей спасибо за то, что она с вами играла, спала и вообще украшала вашу жизнь. Вы – классный дуэт, классная пара, пройдёт время – неделя, месяц, она вернётся, и вы будете её беречь и уважать. Вы её очень любите, но унижаете, да-да – унижаете! Вот она и сорвалась. К маме или к другому джазмену?

– К другому.

– Вернётся, вы лучший. Но даже если не вернётся, сохраните любовь к ней и благодарность за всё, что было. Мужчина должен быть снисходителен к слабому полу. Женщинку надо жалеть.

– Женщинку! Кирюха, достал со своими мачистскими прогонами. Сергей, вы хотите умыться или в ванне полежать?

Бубнов почувствовал, что очень хочет именно что в ванне полежать. От слёз и разговора с этими ребятами у него вдруг появился аппетит, тем более что на кухне стоял крепкий запах варенья. Даже в ванной дегтярный шампунь перебила пригоревшая малина.

Освежённый, восставший к новой жизни самоубийца Бубнов съел половину пирога, ещё разок всплакнул, но уже не от хтонического ужаса, а так – с горечью и нежностью, и приготовился сыграть ребятам что-нибудь из сочинений короля регтайма. Марфуша проводила его в богатенькую гостиную с мягкой мебелью и роялем. Пока он мок в толстых клоках заботливо взбитой пены, Кирюха переместился в эту комнату и устроился на другом диване в той же позиции – откинувшись на подушки и завернувшись в плед. Серёже что-то показалось странным в облике этого молодого человека, как-то необычно он сидел или лежал.

Сначала Бубнов сыграл ребятам вальс «Бетина», который Джоплин написал в память о своей рано умершей супруге. Потом вскрикнул: «Ван, ту, ван, ту, фри, фо» – и вжарил самый дикий, самый зажигательный регтайм. Лягнувшись, откинул стул, дрыгал задом, как заправский чёрный «артист эстрады», молотил по клавишам, стучал по крышке рояля, проехался по клавиатуре ногой. Марфуша скакала по комнате, подлетала к Бубнову и чмокала в щёку, Кирюха яростно хлопал, потом сорвал плед, обнаружив почти полное отсутствие нижних конечностей, и кинулся отплясывать сумасшедший акробатический брейк-данс на руках, взметая вверх обтянутые джинсами культи.

В инвалидном кресле Кирюха выехал на лестничную площадку проводить пианиста. Выкурили по сигарке.

На прощание Кирюха наставлял Бубнова:

– Относись к ней или к другой, если та не вернётся, как к милой, беленькой, самой красивой капризной кошечке. Не души её, и она полюбит тебя всем сердцем. На все упрёки отвечай: прости, дорогая, ты самая лучшая, вот тебе красная бумажка, сходи с подружками в «Маму Рому». Начни новую жизнь – пересмотри своё отношение к женщине! Оно было скотским, Бубнов, я это чувствую. Я инвалид-безноженька, ограничен в движении, с трудом перемещаюсь в пространстве, зато здорово ориентируюсь в сфере чувств. Что касается любых, самых тонких движений души – это ко мне, пожалуйста. Я человековед! Дай ещё прикурить… Марфуша считает, что жалость к женщине, мягкая снисходительность – это проявление мачизма. Смешно, да? Конечно, самые крутые мачо – подкаблучники. Это же сколько сил надо иметь, чтобы терпеть дамские загрёбы. Бубнов, я в тебя верю. Твоя жизнь уже не будет прежней.

– Марфуша твоя девушка? Или сестра? – поинтересовался Бубнов.

– Она моя воспитанница и компаньонка. Соседка сверху. Это моя квартира, я здесь с мамой живу. Марфуша не может быть моей девушкой. Она вырастет, я ей найду хорошего жениха, уже подыскиваю. Дам сундук приданого. Пока, Бубнов. Позови нас на концерт!

По ступенькам, измазанным подсохшей краской, пианист спустился до надписи Salve и вышел на улицу. Завернул в «Дикси», купил килограмм персиков и – неожиданно для себя – куст жёлтых розочек, который стоял на кассе. Подходя к своему дому на Репина, услышал звуки саксофона, льющиеся в июльский липовый вечер. Встал под распахнутым окном. Засранцы-голуби нагло влетали в квартиру, тусовались на подоконнике. Протянув и мягко закруглив последнюю ноту, Полина выглянула на улицу. У неё на голове сидел белый голубь. В доме напротив одобрительно заорали и плеснули аплодисментами.

Под утро пианист был разбужен эсэмсэской ударника Битова: «От нашего ребра нам не ждать добра». «От того терплю, кого больше люблю», – ответил ему Бубнов, выключил звук, ногой согнал с одеяла вконец обнаглевшего голубя и ткнулся подбородком в Полину макушку.