Гарри Цыганов - Олух Царя Небесного

По поводу несостоявшегося аборта на меня недавно обрушилась одна мысль, и уже не отпускала ни в какую. Она меня заворожила, как завораживает тайна, и взорвала мозг, как взрывает истина. Я просто узнал, что буквально сразу же после соединения сперматозоида с яйцеклеткой возникает жизнь. Больше того, учёные зафиксировали свечение вокруг зародыша, мол, это и есть душа будущего человека. То есть, надо мной, уже светился божественный нимб жизни, когда меня захотели лишить всего.

Был огромный период жизни, когда меня мучил страх. Да что там говорить, страх наплывами подступал всю сознательную жизнь! Повода не было, а я боялся. Чего? Может того скребка, которым вычищают плод? Этот вопрос, не получив ответа, завис в моей голове. Как и то, почему смерть отца потрясла меня до глубины души, уход же матери никак не отразился на моём душевном состоянии. И никаких чувств, кроме облегчения я не испытал. Был у меня и другой опыт. Опыт потусторонней жизни. Видно, грань жизни и смерти была так неразличима, что я часто пересекал её, и как бы жил под покровом метафизики. Я ощущал себя жителем сразу двух миров. Для художника – бесценный опыт. То есть моя биология с анатомией жили в этом «лучшем из миров», а дух блуждал уже по искривлённым дорожкам инобытия. Страх же окрашивал всё в белесые цвета Смерти.

А вопрос, что завис в мозгу – плёвый. Что это – просто биология? Мать меня не хотела, задумала убить, и я запомнил это на клеточном уровне, и на том же клеточном уровне не смог её простить. Но мать меня вскормила грудью, заботилась всю жизнь и так любила, что чуть не утащила с собой в могилу. И прожил я с этим «ощущением матери» всю жизнь. То есть, мой душевный комфорт постоянно убивал страх, на моё духовное созревание наложилась душевная боль.

Впрочем, трудно во всё это поверить. Мистика какая-то, фантазии, блуд мысли. Если бы природа так реагировала на подобные «женские слабости», жизнь превратилась бы в ад. Мой страх – это нечто реальное, выпуклое, томящее только меня одного. Он – другой и очень мой. Он – индивидуален! И причина – где-то рядом. А если это суть моя? Вот такая гипертрофированная суть! Я же всё довожу до упора, до тупика. Быть может, это реакция на мою дикую сущность? Я блуждаю в первобытном мире «до знаний», мысли у меня крамольные, всё подвергаю сомнению. Это реакция на себя самого. Я боюсь себя, своей сути! «Я встретил врага, и это был я сам». Вот так.Только «враг» мой, быть может, и есть порождение того изначального дородового страха? И те «женские слабости» и превратили мою жизнь в ад? Тогда как? И ещё один козырь, подтверждающий эту теорию – со смертью матери страх ушёл. Вот такой волнительный итог нашей совместной жизни.

На самом деле меня многое волнует. Ведь моя жизнь полностью зависела от судеб отца и матери, как судьба каждого из них – от судеб их родителей. Погибни отец на фронте, не сядь мама в ту же электричку, где ехал отец – ничего бы не было. И что? Это цепь случайностей или закономерность? Хорошо, пусть так, пусть закономерность. Я верю в предопределение, верю, что дети выбирают родителей, верю, в целостность мироздания и не верю в инопланетян.

У матери я остался один и был абсолютной единицей, вмещающей в себя все её чаяния. Поэтому и наша война была нешуточная. Мать нависала надо мной всей своей жертвенной тяжестью, и я до сих пор ощущаю её облик – властный облик, говорящий со мной языком ультиматумов. Я постоянно чуял на себе её безмерную любовь и ненависть до полного отречения, со страшным словечком «нелюдь» внутри. Это словечко было откопано в глубинах её подсознания и запущено в мир. Я – нелюдь, она – жертва и сама невинность. Я до сих пор не могу понять, чего в ней было больше – любви или войны? Или это такая любовь? Любовь до гроба. Накануне её смерти я выпил и прозрел: она же хочет меня забрать с собой в могилу! И её буквально сводит с ума, что я не хочу туда с ней отправляться. Я тогда так и сказал:

–Что? Не получается утянуть за собой?

На следующий день её не стало. Утром я обнаружил хладный труп в её комнате. Она стояла на коленях, ничком упав на кровать, будто молила о чём-то. Наверное, просила Бога не разлучать нас. Похороны мне реально понравились. Во внутреннем кармане у меня булькала плоская бутылочка коньяка, и всё было окрашено предчувствием новой жизни. Нас было трое: Мать-покойница, дух Отца Гамлета, ну и сам Гамлет, из двух зол, выбравший БЫТЬ. В зале для прощания мать лежала в гробу необычайно красивая. И если отец тогда (13 лет назад) светился Святостью, то мать сейчас излучала Красоту. Они были пара! Вот бы их рядом положить…

Играл Бах. Я зачем-то спросил у единственной тётки, дежурившей в зале: это Бах? Это я зря сделал, потому что она мне всё равно не ответила, а уникальность момента была испорчена. К тому же я знал, это – Бах. Потом я поцеловал маму, положил цветы в гроб и отступил. У неё был очень строгий вид – она была недовольна, что я не с ней. Так, из всей нашей аномальной семьи, на этом свете остался только я. Маме это не нравилось. Гроб медленно, под аккорды Баха, погрузился в преисподнюю. Ну, туда, где священный Огнь, туда, где Тайна, куда мы все стремимся, и будем обязательно. Нет, положительно, мне всё очень нравилось. Это вам не в сыр-землю к червякам, здесь всё в традиции: земная жизнь должна завершаться Очистительным Огнём. Жаль только, что момент истины скрыт от нас. В Японии кремацию показывают по телевизору.

Вот и всё. (А сколько престарелых мальчиков утянули за собой их мамы!..). Я выжил, женился, у меня родилась дочь. А потом и сын. Теперь нужно было нарисовать бога…

15. Омерта

Бог так просто не давался. Он, как и положено, требовал жертвы. И я, не раздумывая, положил к Его пьедесталу свою жизнь. А жизнь моя и не жизнь была, а война. Ну да – война. Когда тебя постоянно держат на мушке – это война? Или чего похуже. Соскочить-то с прицела не можешь, только головой крутишь. Не потому что увернуться надеешься, просто нервы сдают – нервное это. Ощущение войны, ощущение небесного снайпера, целящегося в голову – было изматывающе долгим. Просыпаешься – и оказываешься на мушке. И весь день потом не можешь соскочить. К ночи, измотанный постоянным присутствием в мозгу того снайпера, забываешься дурным сном. И снится тебе пьянка…

Когда я начал писать эти записки, меня волновало только одно: смогу ли я скрупулёзно по пунктам описать то состояние, что происходило со мной. Мне серьёзно казалось, что я участвую чуть ли не в историческом событии. Ну, если и не в историческом, то уж точно – в уникальном психологическом эксперименте. Я даже хотел писать хронику тех событий, решив, что это будет интересно всему роду людскому. Это ж, какие психологические изыски, какая пропасть философской мысли и глубины творческого процесса! В реальности оказалось – даже мне это не интересно.