Александр Гофштейн - Опыты литературной инженерии. Книга 2

– Нале-во!

А команда «шагом марш» подается обязательно под левую ногу! Если бы не беспечные каракули доктора Полуянова, то сестрички из регистратуры, являющиеся по закону военнообязанными, вполне могли бы пополнить свои знания в области фортификации таким термином, как «откопка окопа способом отрывки приямка» или популярной армейской гиперболой «окоп полного профиля для стрельбы с лошади стоя». Но доктор настолько увлекся многообещающей идеей, что начисто позабыл о своих кураторских педагогических обязанностях в отношении младшего медицинского персонала.

Психиатр по инерции выписывал пациенту какие-то снадобья, которые, по словам страждущего, то вызывали во рту страшный сушняк, то поднимали мочиться по три раза за ночь.

Тянуть с постановкой окончательного диагноза было уже нельзя: лютый пациент грозил закидать жалобами Верховный суд и даже Страсбург. Доктору пришлось насильно усадить сына за компьютер и начать ходовые испытания программы.

Сверяясь с бланками рецептов, на обороте которых доктор имел привычку наносить свои заметки, пару раз совершив перенос одних симптомов и синдромов из графы в графу, автор магической таблицы, прикусив губу, нажал на итоговую клавишу “Enter”, чтобы воочию увидеть результат своего вдохновения. Машина не взъярилась электрическим чайником. Она по-старушечьи пошамкала исходными данными и ехидным жирным шрифтом высветила в графе «диагноз»: «ИДИОТ».

Степан Николаевич привел в дом сравнительно молодую женщину. Между прочим, цыганку. Пока временно, взамен давно умерших странными смертями двух предыдущих жен. А на работе Степан Николаевич, в просторечье Николаевич, откровенно, но пока без взаимности симпатизировал сравнительно молодой замужней сотруднице, которую для солидности называл Николаевной.

Муж у Николаевны был Николаевич лично известен, и вступать с ним в единоборство Николаевич опасался именно по этой причине.

А пока в виде знаков внимания Николаич периодически преподносил Николаевне, якобы на благо ее семьи, всякие затейливые гостинцы в виде домашних собственноручных заготовок. Как то: медка персонального гонения, несравненного хруста квашеной капусты с клюквой, помидорчиков же в трехлитровой банке, у которой донышко сплошь было заботливо устлано листиками черной смородины. Подношения маскировались Николаевичем как знаки уважения мужу Николаевны, который и впрямь был человеком уважаемым, но отнюдь не потерял физических кондиций бывшего боксера и даже внешне был весьма грозен.

Как-то в непогожий зимний вечер Николаевич вознамерился подвесить в зале собственного дома новую люстру. Да что там подвесить: лично ее подключить! Результат, как говорят, не заставил себя долго ждать. На следующий день Николаевича недосчитались на работе. Мобильный телефон Николаевича покорно и безответно дудел, в общем, ни о чем. Раздосадованное начальство отрядило к дому Николаевича разъездную машину, водитель которой после командировки доложил начальству подробности про новую люстру. И еще прибавил, что Николаевича шибануло электрическим током, он лежит с повязкой на голове, а в доме нет света.

После дня отсутствия Николаевич появился на рабочем месте с двуручной хозяйственной сумкой образца вольных восьмидесятых и сообщил, что света в доме как не было, так и нет, и что электрики из района в электричестве ни черта не смыслят.

Из ретро-сумки Николаевич достал и уважительно вручил Николаевне нечто, тщательно завернутое в множество местных газет, с непередаваемым комплексным запахом домашней копчености и типографской краски. Дальновидный Николаевич и после электротравмы продолжил свои мадридские козни. Искренне благодарная и заинтригованная Николаевна тут же принялась разворачивать многослойную упаковку, но Николаевич остановил ее многозначительным жестом: мол, узнаете все дома, и супругу передавайте глубочайший привет!

Не скрывая нетерпения, Николаевна, едва переступив порог своей квартиры, растормошила пакет. Ее глазам предстало истинное чудо – увесистый шмат бело-розового полосатого сала, украшенного с бочка сдержанно коричневой корочкой. По кухне разошелся волнами столь соблазнительный запах, что Николаевна, вовсе не будучи голодной, достала из выдвижного ящика острющий, как бритва, узбекский нож и занесла его над то ли даром, то ли добычей. Нож был в свое время привезен грозным мужем Николаевны с космодрома Байконур в виде сувенира, но быстро прижился в хозяйстве. Приезжие узбеки наладили продажу этих ножей на городском базаре, но никого из многочисленных покупателей не смущала их двойная национальность.

Откровенно мусульманский клинок как-то неуверенно заелозил по неугодной Корану свинине. Николаевна привычно мысленно попеняла мужу за невнимательность к нуждам домашнего хозяйства и ломтик сала допилила, несмотря на то, что он так и норовил свернуться в полужидкую тряпку. Черный вполне православный хлеб нож отрезал с явным удовольствием, что ускользнуло от внимания Николаевны, оставив претензии к мужу на самом донышке сознания.

На пробу сало оказалось недосоленной дрянью на грани первой и второй свежести, категорически опровергая связь между вкусом и запахом. Вместо восторга, предполагаемого хитрым Николаевичем, и воспоминания о его благородной личности, получилось все с точностью до наоборот. С отвращением выплюнув остатки деликатеса, Николаевна призадумалась: то ли выбросить подношение вместе с множеством газет в мусоропровод, то ли скормить продукт голубям, которых во дворе развелось несметное число, им, беспардонным, на погибель? Известно ведь, что голубь – это крылатая крыса, не брезгающая ничем, даже костями, которые сердобольный жители большого двора иногда откладывали под сиреневый куст бродячим собачкам.

Так и не придя к определенному выводу, Николаевна снова вернула газеты в исходное состояние и до принятия окончательного решения положила некондиционное сало в холодильник, удовольствовавшись лишь ломтиком черного хлеба с вполне кондиционным запахом.

Далее события нарастали в следующей последовательности. Николаевна ушла в парикмахерскую делать маникюр. С работы приехал голодный и злой муж. Сунулся в холодильник. Хищно принюхался и сразу же обнаружил источник запаха, будоражащий воображение. Узбекско-казахский нож был вторично осквернен, но в гораздо более вызывающей степени. Муж отхватил от шматка добрую мужицкую долю, не вызвав у ножа и тени сомнения в своей остроте и неотвратимости. Однако прожевать вялую тряпку не первой свежести мужу не удалось, хоть он с нечеловеческим усердием пытался это сделать на протяжении следующих пяти минут. Освободив рот с помощью указательного и большого пальцев, муж тоскливо догрыз краюшку черного хлеба, от которой хоть и вкусно пахло, но это отнюдь не компенсировало разочарования.