Александр Гофштейн - Опыты литературной инженерии. Книга 1

То страх был великий. Такого не видали люди. Германцы, сволота, воевать бардзо (очень) хорошо умели. Бедная та Варшава! Стреляли мы, пока были патроны. Но все напрасно. Не пошла на Варшаву Красная Армия, как мы ее ждали. Германцы разбили нас на части, потом каждую часть добивали без всякой жалости. И мирных мешканцув (жителей) не жалели. Тысячи легли в то восстание. Надежды ни у кого не осталось. Кто мог, тот ушел в канал. Там под землей канал есть Варшаве. В Париже такой есть тоже. Как это правильно? – канализация? Вода там течет и задух (смрад) стоит сильный. Германцы выходы на землю заминировали, а где нет, то решетки поставили. Там в канале кто утонул, кого германцы газом отравили, а кто вышел – застрелили.

Я даже не был ранен. Только маленька контузия. А вокруг меня почти никого из хлопов не осталось. Нашли мы люк в канал, спустились туда. То, что не вода, вы знаете, то по колено, то по грудь. Света нет. Был у одного нашего фонарик, так батарейка сразу села. Идем, сами не знаем куда. Как дневной свет видим – назад уходим, очень германцев боялись. Людей там встречали. Со зброей и без. Такой розгардяш (переполох) был под землей! Нашли целый взвод солдат Армии Крайовой. Свет у них был. И был проводник, что вел их к выходу на Вислу. Мы с ними пошли. Долго очень шли. Совсем уже устали. Кто раненый был, падали в воду и тонули – сил не было встать. Кто зварьо́вал (сошел с ума) от страха и от боли. Нашли мы тот выход, а там германцы железную решетку поставили. Командир взвода выстрелил себе в голову, а мы все тут упали и лежали без движения. Никто уже никуда идти не мог. Думали, что тут умрем, как щуже (крысы). Вечером, когда темно стало, с Вислы пришли какое-то люди и пилой сделали проход в решетке. Живых нас осталось человек семь-восемь. Вышли мы на Вислу и пошли в разные стороны. Германцы нас не нашли. Далей я воевал на Первом Украинском фронте, у маршалека Конева. Потом, как закончил, в сорок седьмом, вернулся сюда. Вот тут мы Ядзей свой хутор построили. Дом о́йца моего стоял рядом. Мать с Зосей германцы в Варшаве тогда убили. Город весь разрушили. А от той части Миор, что была до войны, тоже только костел да пару домов осталось.

Что мне было тут делать – капитану Красной Армии? Я только стрелять умел и ходить в атаку. Пошел в милицию. Гонял бандитов, между тем и учился. А там послали колхозы поднимать. Так я с места на место, да все вокруг Миор.

Позже арештовали меня. Кто-то там мудрый дотлумачил (додумался), что я под германцем в оккупации был. Я везде писал, что участник Варшавского восстания. Что в Красную Армию пришел добровольцем, что три ордена Славы имею. Не послушали. Сняли с председателя, слава Божьей матери, что не посадили. Пошел я, как и о́йтец мой, на конюшню того колхоза, которым руководил. Далей пенсию оформил. Теперь на хуторе живем с женкой. Спо́кою хочется. А тут – нет да нет под косу осколок попадется. Подниму его, а он от солнца теплый, будто только от снаряда, что здесь на поле разорвался. Стою с тем осколком в руках, а сердце ныть начинает. У всех, кто то прошел, большая жало́ба (печаль) на сердце. Такое вот дело, детки мои.

Вечером за накрытым столом молодожены сидели притихшие. Баба Ядвига, не знавшая об их разговоре с хозяином, недоумевала: уж не простыли ли они? Младший лейтенант опрокинул два по сто медового самогона, но даже вполглаза не захмелел. Милочка старательно училась набрасывать петли толстым крючком, замкнувшись в уголочке с клубком шерстяных ниток.

Кот-верхолаз пристроился на сосновой ветке с очищенной корой, которая занимала целый угол комнаты. На развилке ветки ему соорудили площадку-гнездо с мягкой подстилкой. Оттуда кот покровительственно озирал окрестности.

Вой цех Людвигович раскурил трубку и уселся в большое кресло, покрытое овечьей шкурой.

– Уж не поссорились ли вы, голуби? – спросила истомившаяся от их молчаливости баба Ядвига.

– Да что, вы! Что вы! Совсем даже не поссорились, – ответила Милочка, – Вой цех Людвигович о войне рассказывал, вот мы и переживаем.

– Что та во́йна! – с таким же ударением на «о» махнула рукой старушка. – Нам о себе да о живых думать надо! Внучка на неделе письмо прислала из Мексики. Кто мог бы подумать, что родня у нас в Мексике будет? Замуж вышла за тамошнего мексиканца. Красивый такой, загорелый. Архитектор он, дома строит. Вроде и деньги у них есть, а живут как цыгане. Внучка пишет, что поехали они по той Америке. Живут в машине. У них она вроде автобуса. Ей интересно, а мы вот с дедом думаем: как же без своего дома? Вот у нас все тут свое, родное. Зачем нам какой-то автобус?

От таких речей младший лейтенант Ге даже развеселился:

– Баба Ядвига, а нам вот с Милочкой даже в шалаше жилось неплохо. Только комары, сволочи, да дождь выжили нас оттуда. А так бы и жили там, лучше, чем в автобусе!

– Правильно говорят, что с милым и в шалаше рай. Это про вас, голубки мои. А вот поживете в шалаше, да захочется чего-то настоящего: дома, деревца у того дома, садика, чтоб деткам было где погулять.

– Детки пусть по лесу гуляют, – не унимался внук русского авторитета.

– Твои детки пусть по лесу и гуляют, – подала голос из угла Милочка. – А я своих деток на съеденье комарам не отдам!

– Это какие такие «свои» – «твои»? – изумился Ге. – Я думал, что они наши, общие.

– Их родить еще надо, – утвердилась в позиции жена офицера. – Ты вроде бы лично рожать не собираешься?

– Я? – переспросил вдруг расстроившийся муженек. – Я, может быть, и родил бы, если бы ты разрешила!

В дверь тихонько постучали. Вой цех Людвигович неторопливо встал и пошел открывать. Аккуратно ступая по половикам, в комнату вошли два «Эм» – Мозырец и Могильный. У каждого в руках был галантный букетик полевых цветов. Подмышкой у Мозырца торчала связка свежих березовых веников.

– Здравствуйте, – солидно произнес Мозырец. – Мы к вам с дружественным визитом. Слышали мы, у вас на хуторе хорошая банька. Если разрешите, мы ее истопим и испытаем. Вот, а это вам!

С этими словами Мозырец отобрал букетик у стоящего по стойке «смирно» Могильного и передал цветы бабе Ядвиге и Милочке. Вой цех Людвигович только хмыкнул из глубины своего деревянного кресла.

Баба Ядвига засуетилась, полезла в застекленный шкафчик за посудой.

– Ух, ты, – прокомментировал прибытие друзей Младший лейтенант Ге, – а я-то думал, приказ пришел и надо сматываться на войну.

– Еще повоюешь, – успокоил подчиненного Мозырец.

Медовый самогон пришелся двум «Эм» по душе. Мозырец завел профессиональный разговор с хозяином, обсуждая достоинства и недостатки бань различных конструкций. Могильный методично жевал угощения бабы Ядвиги, не забывая каждый раз благодарить ее перед новым блюдом.