Александр Иванченко - Камбала. Роман в двух книгах. Книга первая

Но у меня с самых начальных классов была хорошая привычка, я запоминал рассказ учителя и мог пересказать его своими словами. А учить что-то наизусть, как было проблемно, так и осталось.

Короче, месяца за два я хорошо притёрся и среди одноклассников и учителя успели понять к какому разряду меня причислять, если что: к благонадежным или неблагонадежным.

Думаю, что чаша весов в то время перевешивала в сторону благонадежности. Что касается успеваемости, то среди четвертных оценок, маячили 3—4 «тройки» железно. И, если сравнивать с текущей успеваемостью в первый месяц обучения, было очень и очень неплохо, если учесть, что и пятёрок где-то столько, что создавало скользкое равновесие в сторону «условного» хорошиста.

Я не был: скандалистом или безропотным исполнителем чьих-то указаний, даже, если они противоречили моим принципам; сплетником или доносчиком и чьим-то любимчиком-подлизой; активистом в классе, так как был им в сельской восьмилетке. Я просто был «средне-статистическим» учеником и по успеваемости, и по дисциплинам, по дисциплинам даже выше среднего.

С одной стороны, в то время, если что-то натворил бы, родители, если и узнали, то далеко не сразу. Правда, бабушка могла быть об этом осведомлена, встретившись с классной руководительницей или каким-либо знакомым учителем. Но и не поэтому я старался вести себя тихо и адекватно, а потому, что я был таковым с детства, так воспитал, а волю эмоциям мог дать только вне школы после занятий.

На этот раз к уроку литературы, на который «Жирафа», наш учитель, так нас настращала и угрожала, что эта оценка может сказаться даже на четвертной, что к четвертому уроку класс не уходил даже по обыкновению на перерывы, все эмоционально обсуждали, какие «контрмеры» мы могли предпринять. После недолгих диспутов, даже путем голосования было решено всем до одного бойкотировать урок. Если кто останется на урок, тому будет всеобщее презрение.

Отношение к учителю и к той мере протеста, против её, как нам казалось «беспредела» было практически единогласным, с единственной разницей, что кто-то решил в школу сегодня уже не возвращаться, а таких были единицы и те, которых было большинство и я в том числе, планировали прогулять всего час, с учётом перерыва и явиться на последний урок. У нас не было в планах срывать урок того учителя, отношение к которому было у нас больше, чем здоровое.

План строили на ходу. Выйдя из школы, прошли через парк, где частично потоки распределились по группам, а основной, изъявив желание спуститься к речке Миус в районе моста, чтобы полюбоваться осенними красотами. Никаких «переборов» или «перегибов», типа «по пивку» или «по пять капель» не было. А о таких вещах, как «косячка забить», тем более «ширнуться», то мы таких понятий не знали. Слова «оттопыриться» или «поймать кайф» были не из нашего комсомольского лексикона.

Мы гоготали, радуясь «свободе», которую приобрели, хоть и ненадолго, возможности пообщаться вне школьных стен, порадоваться прекрасному дню уходящей осени. Было солнечно, но уже свежо и Наташа, живущая совсем недалеко от речки, пригласила всех на 20 минут послушать живую музыку. Она играла на пианино, я об этом не знал. Скажу больше, что то исполнение, которое я услышал в этот день, было моим первым знакомством с живым звуком клавишных инструментов.

Конечно, я знал и много раз слышал звук баяна на свадьбах, струнных инструментов, гитары, балалайки и мандолины (учительница музыки совсем неплохо владела ими), но игру на пианино вот так запросто, даже не в концертном зале, а в тесной, как говорится, дружеской обстановке, впервые. И это, я сейчас больше, чем уверен, несовершенное исполнение молодой 16-летней девушки оставило в моей душе такой глубокий след и просто отчетливое понятие, что собой представляет именно «живая музыка». Я был в восторге и радовался, как дитя. Я был счастлив, что мне предоставилась такая возможность и пусть после этого что угодно будет, но этот день я запомню на всю жизнь, даже, если я через три-пять-десять лет стану известным музыкантом.

Я не стал музыкантом и это замечательно, что ещё раньше мне «на ухо медведь наступил». Если бы не это, то и Наташины вариации для меня не были бы, возможно, тем счастливым чувством, которое я испытывал.

Мы возвращались, стараясь не опоздать на последний урок и все были в настроении, и никому в голову не могло прийти то, что нас ожидало. Еще войду в школу, мы почувствовали какое-то странное предчувствие. Поднялись на второй этаж и направились налево, в восточное крыло здания, где крайним был кабинет НВП и наш учебный класс одновременно. В классе у доски стояла классный руководитель, Надежда Ивановна, за столом сидела зауч.

Две пары глаз, бурлившие нас насквозь, без малейшего намека на «розыгрыш», что прослушивалось в «железе голоса», приказали всем остановиться у доски. Нотации были непродолжительные и в заключении прозвучало:

– Всем идти за родителями! И сегодня же, чтобы они явились сюда в школу, для того чтобы узнали, что творят их дети, на которых они, наверняка возлагают надежды.

Кто-то дернулся за портфелем, но его движение резко оборвали окриком со словами:

– Портфели вы заберёте только тогда, когда придут родители. Без родителей вам и завтра в школе делать нечего.

Возможно, что те, кто, забрав портфели и не явились вообще на последний урок, были самые несерьезные ученики, от которых педагогический коллектив школы не возлагал надежд и могли ждать всего, чего угодно, были самые, как бы сейчас сказали «прошаренные». Но, уверен, они тоже этого не могли предусмотреть, так как могли и без общей акции «неповиновения» уйти с последнего урока, как не раз это делали.

Но, а мы, костяк, даже так можно сказать класса, а ни у кого не нашлось прозорливости предвидеть «подводные камни». Нет, не были мы Алёшиными, Корчными или Спасскими и не могу просчитывать ситуацию больше, чем на два хода. Как говорят, «каждый опыт и неудачный – есть опыт, который чему-то учит».

Мы хотели преподать урок учителю и преподали. Какими были оргвыводы на педсовете или общем собрании учителей школы, мы не знаем, но то, что наш, тихий, без шума и крика протест в форме игнорирования учителя, путём срыва урока, рассматривался там однозначно.

В тоже время мы получили свой «внеклассный» урок и тоже сделали выводы, каждый свой и в меру своего склада ума, характера, темперамента и эмоциональности, в зависимости от пытливости юношеского мышления и умения анализировать факты и делать правильные выводы. Это вам не «матанализ», господа. Это больше. Это первая попытка протеста против того, что, по нашему мнению, могло сломать нас, как личность и умение делать правильные выводы и стараться впредь не совершать необдуманных ошибок.