Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб

В ответ на наши вылазки администрацией были организованы совершенно легальные походы в лес за грибами под руководством нашей Нины Петровны. Теперь нам выдавали ведра и по некоему соглашению со столовой, стали к полднику подавать еще и грибницу. Правда, грибов собиралось смехотворно мало, потому что пацаны все время крутились вокруг пионервожатой, чтобы получше расслышать истории Жюль Верна в ее пересказе.

Тогда эти истории меня мало занимали, да и Мишку по-моему тоже. Я знал, что когда-нибудь сам прочту историю о детях, отправившихся на поиски своего отца, и все другие истории тоже. Уже тогда в мои правила не входило воспринимать книги через посредников. Чего нельзя было сказать о наших пацанах. Было ясно, что никто из них, узнав о существовании книг Жюля Верна, не кинется в библиотеку ни сейчас, ни потом, и они способны заглотить, что угодно, лишь бы это шло из уст нашей пионервожатой или любого другого в равном статусе обожания. Я наблюдал, как углы их личностей обтачивались равномерными гранями, они уже были готовы влиться в любой коллектив. Что же касается нас с Мишкой, то мы не были потребителями историй, мы вообще не отращивали себе уши больше, чем того стоило, если вы меня понимаете. Мишка тот точно был из тех, кто сам мог творить истории о себе. Свой «Наутилус» капитан Немо должен был завещать такому, как Мишка, в его повзрослевшем варианте. И если на то пошло, то и бриг «Пилигрим» в свои пятнадцать Мишка Разумовский ни за что ни привел бы в Африку, а доставил бы бедную миссис Уэлдон точно по назначению.

А что до меня, то там, на балконе, в день нашего приезда в Прелюбов, я качал смутно догадываться, что сам стану человеком, о котором складывают истории, пусть даже человеком совсем не героического характера.

И вся история прожитой мной жизни полностью подтвердила мои тогдашние предчувствия. Хотя моя история довольно поганая, а сам я рассказчик поганых историй. Конечно, это не те поганые истории, которые в книжках строчат бывшие милицейские с мыслью о хорошей прибавке к пенсии, но все же. Кстати, знаете, почему из следователей никогда не выходит хороших писателей; если, не принимать во внимание, что ни один будущий толковый писатель ни за что не станет работать следователем, потому что по долгу службы они наслушались слишком много поганых историй. Наверное, вы хотите знать, что значит поганых? Они поганые с точки зрения литературы, потому что плоские. В них нет подтекста, второго плана. Все эти истории можно начертить на бумаге. Из пункта А в пункт Б вышел некий охламон, приблизительно в полвосьмого вечера. В промежуточном пункте С он не удержался и сорвал шапку с пьяного гражданина и уже на подходе к пункту Б был задержан по приметам дежурным нарядом. Получил три года общего режима. Такие истории сродни начертательной геометрии. Детективы, вообще, своей плоскостью напоминают мне детские рисунки, где солдат на поляне, лес вдали и лучистое солнце – все находится на одной линии.

Однако, дальше. Осенью, после открытия нового учебного года, нас стали понемногу разбирать по семьям. По выходным, после обеда, на задний двор приходили усталые мужики со своими женами и пытались в нашем муравейнике угадать родную душу. И ведь часто, что угадывали. Было занятно смотреть на пацана с новоиспеченным отцом за руку, потому что наглядно видишь, в кого парень вырастет. Бойкие и говорливые мужчины иногда появлялись в обеденный перерыв, сидя за баранкой грузовиков, и катали всех пацанов, уместившихся в кузове, а увозили с собой навсегда таких же бойких и говорливых. Бледные и задумчивые брали за руки свои маленькие копии и тихо удалялись с ними в сторону трамвайной остановки у булочной за углом.

Бывало, сидишь на уроке, макаешь перо в чернильницу и вдруг видишь в окне, как знакомый мальчишка тащит к грузовику свой узелок. Тихий, послушный, и уже немного чужой. И начинаешь лучше понимать, что есть такое ты сам. А потом дверь захлопывается и машина бросается с места, и ты начинаешь завидовать пацану, будто там, куда его увозят нет места школам, урокам и такой вот чернильнице. Сколько мне в мои восемь лет доводилось наблюдать подобных сиен; по ним я познавал радость побега.

Никто из приходивших к нам на задний двор всерьез не заинтересовались ни мной, ни Мишкой, и это обстоятельство еще больше сблизило нас. Конечно, я не мог не думать об этом и часто лез к Мишке за разъяснениями. И однажды, когда мы с ним тащили носилки с жухлыми листьями, Мишка изрек, пуская пар в промозглый воздух: «Мы, сироты, вырванные звенья в цепи. Взрослые вглядываются в нас, чтобы понять, кем были наши родители и чего ждать от нас. А глядя на нас двоих, они видят, что нас с тобой роднит – по нам нельзя сказать, кем мы станем, когда вырастем. Перед каждым из нас не узенькая тропинка, а целая развилка. Мы сможем стать кем угодно». Потом, когда мы вывалили листья в кучу, он вытер лоб и добавил: «Только мы».

– Ага. понял, – сказал я тогда, – мы вроде тех американских консервов с непонятной этикеткой, по которой не ясно, что там внутри, пока не вскроешь и не попробуешь,

А теперь прошу вас незамедлительно переместиться вместе со мной в один пасмурный день в конце октября все того же сорок восьмого года.

Дело было после обеда: я стою на балконе и поджидаю своего единственного друга. Воспитатели успели привыкнуть к моей тяге, торчать на балконе и не мешали мне в этом, поручая там наводить порядок. Став бессменным дежурным по балкону, я практически получил его в свою собственность. Я ревниво охранял свои владения и был рад одному Мишке. Я подметал балкон, окуная метелку в ведро с водой, потом приходил Мишка, и мы, положив локти на перила, глазели по сторонам, чаще за пределы интерната, вбирая в себя окружавший нас мир. С балкона этой приземистой крепости наши души улетали в средневековые замки, путешествовали по морям вместе с корсарами… Один из нас по своей натуре был беглецом, другой – романтиком, но оба встретились матросами на дрейфующем корабле – призраке.

Помню, я стоял и смотрел, как к центральным воротам подъехал светло-серый автомобиль. Почти всегда створки решетчатых ворот были обвязаны цепью с замком, если только не приезжал хлебовоз или машина с продуктами. Но узкая калитка между двумя колоннами не запиралась до самого отбоя, и автомобиль остановился точно напротив нее, по соседству с отливающим чернотой автомобилем, который я не сразу заметил за позолоченными кронами молодых диких яблонек.

Подъехавший автомобиль был набит людьми; вначале открылась передняя дверь со стороны пассажира, и из нее вышел огромный небритый мужчина в пальто, хотя было не так уж холодно. Всем своим озабоченным видом и пальто, конечно, мужчина не принадлежал пасмурному равнодушию осеннего денька. Он был пришельцем и принадлежал трем пацанам с заднего сиденья автомобиля, что по команде мужчины стали с неохотой выбираться наружу. Те тоже оказались пришельцами. Двоим было лет по девять, а третьему не меньше четырнадцати. Было видно, что перед приездом сюда парней сводили в баню и парикмахерскую, но пыль товарных вагонов глубоко въелась в их кожу. У каждого в руке было по вещмешку армейского образца, но их грубые угловатые руки привычно смотрелись бы с колодой карт, когда игра идет на ворованный хлеб. Или с намотанным на кулак солдатским ремнем, если дело доходило до рукопашной. Они вошли на территорию интерната под конвоем сопровождавшего их дядьки, с песьими выражениями на лицах.