Лёва Зайцев - Незримому Собеседнику

Так бывало, и не раз. Я останавливался, а потом и вовсе терял интерес. Но именно в этот момент я ощутил, что должен поверить в то, что Ты меня Любишь. Сами Небеса слали мне весть. И если б это признание прозвучало из Твоих уст, я б совсем запутался. Но оно прозвучало Свыше. И я призадумался.

Ритм! Теперь, когда я сам смотрю на себя сквозь собою написанное, Он увлекает за собой, примиряя меня с собственным многословием, и наделяя не дюжим значением мои стихи. Их бесчисленное множество, и я не уверен, что всем им необходимо быть напечатанными.

Он открывает мои сокровенные помыслы и подтексты, о которых я ещё не подозревал, и пробуждает невероятную застенчивость. Но не дерзость и мечтательность Влюбленного смущает меня, отнюдь. Меня смущает, что из каждой строчки исходит такое сияние, словно я, действительно, безоговорочно Любим.

Сама Любовь Бога разлита мне навстречу, потому что говорить от Твоего Имени у меня не хватает духа. Но я Любим и Тобой. Как может быть Любим Поэт Музой, истосковавшейся по взаимосвязи с Вдохновением.

Поэт. Он притягивает и отпугивает. Завораживает и настораживает. Не раз соприкасаясь с Источником, чтобы поделиться его Силой, и увлечь за собой, именно сейчас Муза ощущает желание, чтобы Он увлёкся сам. Ты не знаешь Его Пути. И не знаешь, что именно узнать желаешь. Но не можешь Его себе не желать.

Всё было для меня, весь мир был сочетанье. И чем точнее я попадал в Рифму, тем больше был Соблазн. Я прекрасно понимал, как легко всё разрушить неловким движением, словом, взглядом. Я хотел перемен в отношениях и боялся их.

Никогда прежде меня так не радовало то, что я делаю. Потому что даже в минуты огромной радости мне не хватало уверенности, что та, с кем я хочу её разделить, наполнена тем же желанием. И теперь я желал верить.

Вера призывала копать глубже в себя, искать ответы в Тебе для Тебя, искать Тебя в себе, смотреть вперед. Казалось, я распылялся. Но нет, я искал то, что наделит мою книгу Силой моей Любви. И, не моргнув глазом, пообещал переписать её, если она не понравится Тебе, потому что теперь, когда о Твоей Любви заговорили сами Небеса, Твоя Любовь стала высшей Судьей моему слову.

И Соблазн отступить, потому что всё шло не так, как я мечтал, притаился. Ставки на книгу росли. Но множились размышления, письма и стихи.

В этом всем было много места для воздуха, для поиска. И совсем не было места для встреч с глаз на глаз где-нибудь в парке у мостика. Мы не умели главного – жить со своей болью. Равно как и не могли ещё найти ей выражения. Но Рифма моя мужала и часто заменяла рассказ о прошедшем дне, когда на рассказ времени не было.

Менялась и Ты, словно обрела новый Ритм своего дыхания.

Мы встретились ранним утром 5 декабря на железнодорожном вокзале в Киеве. С вечера в Одессе я не решился Тебя окликнуть. Ты шла в облаке своего радужного настроения, которое унесло Тебя так далеко, что ни одна причина не могла перевесить в пользу Твоего возвращения. И то, как навис над Тобой наш Аполлон, и то, как нелепо Он смотрелся на фоне Твоего сияния, нашептывало: «Как сладок миг очарованья!», легонько сдерживая от неловкого порыва. Невольно залюбовавшись, я интуитивно потянулся за Группой. Застенчиво ускользнул незамеченным, обещая себе по прибытии поспешить к роковому вагону.

По одному выходили Ребята. Вышел и наш разудалый Баянист, я с удовольствием Его поприветствовал. Он мне нравился настолько, что я счел необходимым обсудить с Ним подарок на Его день рождения. Болтали мы весело, и я уже не искал Тебя глазами, поэтому слегка вздрогнул, ощутив на себе острый взгляд. И повернулся в сторону укола.

Вся Твоя фигура говорила о крайней степени раздражения. Саня что-то увлечённо рассказывал. Ты съеживалась, поглощая в себя разделявшее нас пространство, и я почувствовал себя непутёвым кавалером, бросившим посреди праздника свою Спутницу.

Я свернул разговор и не спеша направился к Тебе, улыбаясь своей фантазии. Всякий раз, находясь в затруднительном положении мучительного выбора, я вспоминаю каждое Твоё слово и воспроизвожу наш диалог в деталях посекундно. И мне становится легче отдавать предпочтение более дерзкому решению, потому что я снова и снова вижу, что суть не в словах, а в их звучании. И чем опаснее звучит следующий шаг, тем он притягательнее.

Мало кому из посторонних повезло видеть, как Ты злишься, силишься справиться с собой, но проигрываешь негодованию. Даже в профиль, когда капюшон заботливо прятал Твой взгляд, наполненный желанием испепелить на месте, Тебя выдавала осанка. Я чувствовал это каждой своей клеточкой, и переполнялся бесконтрольным удовольствием, которое тоже невозможно было скрыть.

Я с легкостью истинного джентльмена нашёл возможность высвободить Твой гнев наружу, спросив заискивающее: «А бывает ли так, что Вы с досады стираете не глядя письма оптом?» И Ты насмешливо согласилась, напряжение ушло из Твоих плеч в Твою речь. И для полноты картины Ты эмоционально пояснила: «Да, а бывает, едешь, едешь 18 часов, потом открываешь письмо, а там простыня!». На мгновение меня догнала утомительная поездка из Перми в Челябинск на автобусе по метели, я поёжился, и тут же был сбит с мысли.

«Пожалейте же вы меня!», – не столько просила, сколько настаивала Ты и вдруг развернулась ко мне всем корпусом, полыхнула в мои смеющиеся глаза огнем своих глаз и резюмировала: «Пишите лаконичнее!!!».

Сколько раз я возвращался в этот миг… Сколько раз я его анализировал и так, и эдак… Но снова и снова совершал одну за одной ошибки того дня.

Письма своего я не помнил уже тогда. Но я помнил совсем другое. И как только мы расстались, как только развеялся Твой запах, я остался наедине с самим собой. И в том противостоянии первый раунд выиграл тот, кто боялся показаться слабым. Тот, для кого слово «пожалеть» приравнивалось к «унизить», и в данном случае унизительной казалась именно моя позиция. Ведь сравнение писем с простыней приравнивалось к отсутствию интереса к написанному. Но Твой взгляд, Твоё поведение, подтексты в разговоре говорили об обратном, и я сдерживал себя, как мог, но получалось плохо.

Я был уязвлен, и я был счастлив! Предо мной открылись новые возможности и захлопнулись недавние привилегии. У меня появился шанс поучаствовать в обустройстве Твоего быта, но он мерк в сравнении с сокращением допустимых писем почтой. Я обзавелся общим для нас виртуальным Диском, но усомнился в том, что написанное мной там так же дорого и Тебе. Я не мог не писать, и я не мог писать так же свободно, как прежде. Я впервые оказался наедине со своим Чувством. И имя было ему Досада. Но что Досада могла противопоставить Любви?!

Я совру, если скажу, что Ты первая Муза, чьё признание в Любви к себе я услышал глаза в глаза. И те признания, что были до Тебя, тоже настаивали, чтобы я изменился, соответственно своим способностям. Но Ты первая и единственная, кто бросил мне вызов: «За мою Любовь Тебе стоит бороться!». Именно Твои слова для меня прозвучали заинтересованностью в том, что и как я делаю.