Кристи Майерс - Зефир со вкусом плесени

Медсестра застыла на месте, не зная, как среагировать. Я почувствовала ее напряжение и понадеялась, что та недосемья тоже меня слышит.

– На скамье, в коридоре, в голову ударили воспоминания последних секунд, – продолжила я, не успокаиваясь и бегая глазами по невидимым обрывкам того момента. – Я начала терять равновесие и рухнула с табурета. Попыталась удержаться за занавеску, но мне не хватило сил. Она была шелковая и воздушная. Затем почувствовала сильный удар, у виска.

В этот момент я подняла свой тяжелый взгляд и прошлась им по всем лицам, находящимся в комнате, пока он снова не остановился на испуганной медсестре.

– Может быть, я ударилась об батарею, а, может, свалилась из того чертово окна. Это было бы замечательным объяснением этих повреждений. – Мой злобный тон повысился, когда я вытянула перед их глазами свои порезанные руки, но никто не взглянул на них. Все продолжили наблюдать за мной. – Но факт остается фактом! Не было никакого скейта! И вас я не знаю! – Я указала пальцем на мужчину с мальчиком, которые так невинно стояли в стороне, сдерживая себя, чтобы не подойти поближе. – Готова поспорить, что и зовут меня не Джессикой! И все вы мне нагло врете! Если я помню падение, то свою семью бы точно узнала, не так ли?!

– Джесс, дорогая…

Не успела я опомниться, как мужчина слишком быстро вскочил к койке и нежно взял меня за руку, только для меня это было не мягкое прикосновение, а словно миллион крошечных иголок. Отпрыгивая от незнакомца, я чуть ли не свалилась на пол, начиная кричать:

– Не трогайте меня! Отстаньте! Я вас не знаю! Что вам от меня нужно?!

Ребенок плачет, медсестра в растерянности не знает, куда податься, и приближается к двери, чтобы кого-то позвать. Я замечаю это и кричу еще громче, но уже не сдерживая слез:

– Нет! Пожалуйста! Не оставляйте меня здесь одну! Умоляю вас! Пожалуйста!

Дальше тьма.

Проснулась я только к середине ночи. Обезболивающе помогло мне расслабиться, но прийти в себя я не могла. Мне дали пролежать в больнице до завтра, все переосмыслить, но не получалось.

Я лежала, скрючившись и прижав к себе колени. На лице больше ни одной эмоции, но щеки все еще влажные от поступавших слез. Снова везде темно. Снова тот же потолок. Снова я одна. Снова те люди бегают в светлом коридоре, говоря что-то друг другу на непонятном мне языке.

Медсестру зовут Мелани. Мы немного поговорили, когда я пришла в себя. Она сказала, что, к сожалению, не может до конца понять меня, но хочет, чтобы я ей доверяла. Но я не могла ей верить, никому не могла. Вместо этого я попросила ее рассказать о себе, чтобы отвлечься, чтобы хотя бы на пару минут почувствовать каплю доброты, уюта, вместо страха и напряжения. Мелани – американка, работающая здесь второй год. Ей двадцать пять, и у нее есть маленькая дочурка, которая сегодня ночует у бабушки. Я почему-то догадывалась, что она мать, так как от нее исходит волна теплоты и нежности.

Мелани посоветовала мне поспать, а сама удалилась в соседнюю дверь, оставив мою открытой. «Мне все равно некуда спешить, нужно перебрать некоторые бумаги, так что, если что-то понадобится, я буду рядом», – сказала она.

Мне так и не удалось снова заснуть. В голове было столько мыслей, но в то же время не было ничего. Пустота. Проходил час за часом, а я все лежала в одном положении, почти что не моргая. Иногда я тихо нашептывала свое имя разными интонациями, представляя, будто меня по нему кто-то зовет. Звучит ли? Подходит ли мне это имя? Мое ли оно?

Порой тот туман перемещался по коридорам, но не замечал, где я, и ускользал дальше. Я боялась, что он заметит меня и снова сделает больно, поэтому сжималась в комочек и временно не дышала.

– Ты как?

Я услышала этот голос, находясь с закрытыми глазами. Я почувствовала некий свет через веки, поняла, что все-таки пыталась уснуть, и тут же подняла их. У порога стоял тот мальчик. В палате уже было светлее, через окна проходил утренний свет, и я могла полностью разглядеть его. Во внимание сразу же бросились большие уши и кудрявые волосы, одежда была невзрачной. Мальчик будто боялся приблизиться ко мне, и это понятно. Обдумывая вчерашнюю сцену, я решила быть к нему помягче и держать свое мнение при себе. Он ведь все-таки ребенок. А может быть, это все еще действовало успокоительное.

– Я не хотел тебя напугать, – пробубнил он, невнятно мямля и тихонько перебирая короткими ногами в мою сторону. – Мы с папой так хотели тебя увидеть, так волновались за тебя. Мы не ожидали такой реакции.

Я недоверчиво опустила брови, и он остановился на месте. Мне не хотелось приподниматься, чтобы приветствовать еще одну ложь в образе человека, поэтому продолжила лежать в том же положении и молчать.

Больше не приближайся ко мне.

Он сделал вид, что не заметил моего настроя, и продолжил ходить по палате, рассматривая все вокруг, будто впервые видит что-то подобное. Прикрытыми глазами я незаметно наблюдала за его движениями.

Медленно передвигаясь, он потрогал стоящую в углу старую капельницу, прошелся пальцами по крашенной стене, как вдруг остановился на подносе, лежавшем у подоконника, и расплылся в улыбке, при виде которой я распахнула глаза до конца. Что-то знакомое было в ней, но я бы не сказала, что приятное.

Он склонил голову над медицинскими перчатками и пустил в ход ямочки на своих упругих щеках.

– Здесь столько варежек для земледелия. Надо же! Они тут цветы сажают что ли?

Я тут же подняла голову с подушки и резко присела. Тот заметил это быстрое движение и, подпрыгнув, повернулся ко мне. Он тоже их так называет?

– Мальчик, как тебя зовут?

Я уставилась на него, ожидая ответа и наблюдая за тем, как улыбка спадает с его лица, но появляется блеск в глазах.

– Луис, – коротко ответил он.

– Луис, – повторила я для себя, не сводя взгляда с его лица.

К сожалению, это мне ничего не дало. Никакого отблеска воспоминаний. А я так надеялась. С другой стороны, теперь мне есть за что ухватиться.

Только я начала задумываться о совпадении насчет перчаток, как тот не дал мне время поразмыслить:

– Я принес тебе кое-что, – он быстро протараторил слова и, дождавшись появления моей заинтересованности, кивнул в сторону тумбы у моей кровати.

На ней стояла бутылка апельсинового сока и огромная пачка чего-то розового и белого.

– Это твой любимый зефир. К сожалению, мама не разрешала тебе его есть, только мне его давала, но об этом разе мы ей ничего не скажем, верно?

В его интонации была капля шутки и капля неуверенности. Должно быть, ему правда нельзя было мне такое приносить, но ради меня он решил прийти сюда и сделать приятное. У меня не было подходящих слов.

– Я могу открыть пачку, если тебе трудно.