Наталия Терентьева - Сибирский папа

– Да, у нас продолжается конференция, но на улице.

– Звони, когда освободишься.

Удивительное чувство. Мне кажется, я так хорошо знаю его голос… Просто забыла его. И вспомнила.

Меня схватили сбоку, я обернулась, увидела страшно довольного Гену. Он включил музыку в телефоне и пытался на ходу впихнуть мне в ухо наушник, второй был у него.

– Ген, – я отвела его руку, – сейчас некстати.

– Да ты послушай, какая песня, слова послушай!

– Я другим занята!

– Не понимаю, – рассердился, мгновенно покраснев, Гена. – Неужели тебе это на самом деле интересно? Интересней, чем наши отношения?

Вот почему я такая? Я не могу сказать Гене, что у меня с ним нет никаких отношений. И продолжаю эту странную вялотекущую дружбу. Гена присылает мне песни – то в своем исполнении, то в чьем-то еще (певцов в мире много, найти в сети можно что угодно за пару секунд – старое, новое, на любом языке), или же картинки рисованных животных, выражающие его эмоции и чувства. Картинки, которые кто-то нарисовал, а Гена ими разговаривает.

Иногда меня просто переворачивает от затянувшегося детства некоторых моих однокурсников или Гены, который вот уже год постоянно присутствует в моей жизни, в основном виртуально, но очень настойчиво. Я понимаю теперь, что такое инфантилизм. Надеюсь, что я сама не такая. Ведь это, если серьезно, проблема. И у нас, и в других странах мира даже идут разговоры о том, чтобы изменить формальные границы взросления. Продлить возраст, когда родители должны помогать финансово, увеличить границу, когда можно официально заводить семью, начинать платить налоги и выбирать президента. При этом никто не говорит, что нельзя заводить себе любовника с двенадцати лет. То есть живи в открытую с парнем, а родители будут обязаны тебя кормить до двадцати трех лет, до двадцати семи, до тридцати пяти… Тебя и его… Мне кажется, Гене бы такое подошло. Мне – нет.

Хотя Гена никогда энергично не намекал на интимные отношения. Иногда он пытался фотографироваться со мной, сильно приваливаясь ко мне боком, и пару раз как будто случайно задевал меня рукой и руку не убирал. Это было бы трогательно, если бы Гена мне так же нравился, как и я ему.

Познакомились мы с ним случайно, в прошлом году, на концерте, где Гена пел сольно, а я – в академическом хоре. На хор я ходила ровно год и перестала, потому что хор занимал слишком много времени, часто ездил на гастроли и репетировал иногда до ночи, даже в сессию, если предстояло ответственное выступление. Мне тогда понравилась Генина песня и сам Гена, голос показался резковатым, но Гена смотрелся хорошо – высокий, стройный, романтичный, много волос такого необычного цвета – медного, глаза небольшие, но яркие… И при этом веснушки по всему лицу.

За кулисами он всё посматривал на меня, потом, после концерта, подошел и спросил:

– Тебе понравилось, как я пою?

– Да, – искренне ответила я.

– Спасибо!.. – воскликнул он так, как будто я сказала: «Ты лучший певец Москвы и Московской области». – Я видел, как ты смотришь на меня из кулис.

Так мы и познакомились. Не знаю, как бы всё сложилось, если бы мне Гена нравился всё сильнее и сильнее. Но я рассмотрела его вблизи, мне уже не казалось, что он похож на моего любимого актера Киану Ривза, как издали. У Гены оказалась слишком большая челюсть (в этом моя мама права), которой он время от времени двигает. Я однажды спросила – не болят ли у него зубы, зачем он постоянно двигает челюстью. Гена ответил, что он делает упражнение для связок, несколько раз в день, от этого они продолжают расти, ведь Гена, как и все мальчики, будет расти до двадцати пяти лет. И если сознательно развивать какой-то орган, он будет крепнуть и расти. Вот Гена развивает связки, потому что собирается петь, хоть он и не стал поступать в консерваторию или в академию Гнесиных. Может быть его просто туда не приняли, потому что слух у него неидеальный, а тембр не самый красивый, но об этом история и сам Гена умалчивают.

Полгода мы переписывались в ВКонтакте, наша переписка часто сводилась к тому, что Гена посылал мне свою фотографию или песню, в своем или в чьем-то еще исполнении, и очень обижался, если я тут же не слушала ее и не отвечала ему восторженными сердечками.

Иногда я радуюсь, что есть смайлики и другие значки для выражения чувств и мыслей – можно ничего не говорить. Символ – вещь примитивная и в то же время объемная. Для глупого человека он означает одно, для умного – другое. Посылая значок, мы даже не представляем, что именно другой человек может увидеть в нем. Некоторые тщательно шифруют в значках свои послания, набирая по двенадцать-пятнадцать значков подряд, а эти послания никто и не собирается расшифровывать, сколько раз я такое видела. Наверное, так когда-то и рождались иероглифы, в давно забытом прошлом… Были ли когда-то значки для выражения слов лично у моих предков? Мы точно не знаем этого. Я думаю, что были, именно поэтому мы сейчас с такой охотой возвращаемся к ним от слов.

Генины песни никак расшифровывать не нужно. Они понятны. Любовь, о любви, для любви, без любви… Только я не могу ответить ему тем же. Иногда я думаю – вот зачем я его обманываю? Ведь обманываю же? Он живет в каком-то другом мире, где я его люблю, но просто никак не решусь прийти к нему на настоящее свидание, а не на такое, какие у нас с ним были, когда мы четыре часа куда-то целеустремленно шли, спустившись на набережную на Воробьевых горах, и через четыре часа оказывались на другом конце центра Москвы.

Настоящее свидание для Гены, я почти уверена – это не то, что для Кащея. Вряд ли Гена без моей активной инициативы решился бы (в трезвом состоянии, по крайней мере) на близость. Гена – человек абсолютно положительный, даже не хвастается, в отличие от некоторых других мальчиков, несовершёнными подвигами, выпитыми (в мечтах) литрами спиртного, потерей разума.

Два месяца назад, перед майскими, он вдруг написал мне: «Смотаемся на праздники в Питер?» Я в ответ послала удивленного щенка, рассерженного бычка, зеленого человечка, которому очень плохо, и хохочущего до слез кота («Что?! Ты вообще, что ли? Ты меня за кого считаешь? Что ты себе вообразил?!»). Гена тут же завилял хвостом, объяснил, что он не это имел в виду, просто хотел посмотреть Исаакиевский, и Гороховую улицу, и Фонтанку – вместе со мной…

Сейчас Гена упорно шел рядом, мешая мне говорить с девушками в длинных платьях, я была почти уверена, что это тоже индианки, хотя нам кто-то сказал, что из Индии приехало всего два человека. Но в их лицах было что-то особое, то, что отличает индийцев – какой-то особый ген. Они разные, у них по-прежнему некоторые люди сохраняют свою кастовую принадлежность, не разрешают детям жениться и выходить замуж за человека другой касты, есть индийцы белые, есть с оливковой кожей, есть совсем смуглые, но что-то такое особенное есть в разрезе глаз, какое-то родство, воспоминание о древней высокоразвитой цивилизации – не такой, как у нас, другой, которая погибла почти полностью в страшной войне, о которой остались документальные свидетельства – но почему-то официальная наука не хочет это признавать. Или так скажем – признает, но клочками.