Нина Спицына - Нам не дано предугадать… Рассказы

– У них было охотничье ружьё! Я сама видела на старых фотографиях, оно на стене висело, – не сдавалась я.

– Висело. Только ружьё то было дядьки твоего, который из экспедиции не вернулся. Но дед твой на охоту с ним никогда не ходил. Так и продали его потом кому-то.

Этого не могло быть! Этого просто не могло быть!!!

– А дед твой потому ружья в руки не брал, что с Первой мировой войны едва живым вернулся.

Да, со слов мамы я знала, что её отец воевал в Первую мировую войну. И у нас дома до сих пор хранится его фотография, на которой мой молодой дед запечатлён с товарищами перед отправкой на фронт. А на паспарту снимка – фирменное клише: «Фотограф М. Аксельрод. Красноярск».

– Если бы не иконка, которой его мать благословила перед отправкой на фронт, так и неизвестно, как бы всё обернулось. Эта икона его от пуль спасала, он всегда её в нагрудном кармане под шинелькой носил, – продолжала меж тем моя тётушка.

Так вот что это за вмятины на старинной маленькой иконке, которая досталась мне от моей мамы и хранится в ящике комода вместе со старыми документами.

– А потом кто-то стащил её, и деда твоего в первом же бою тяжело ранили, и он остался лежать на том поле боя. И когда ночью стали убитых хоронить, то увидели, что Егор-то Тимофеевич ещё живой. Перед отправкой его в госпиталь воришка тот сам вернул ему иконку и Христом Богом просил простить его. Дед простил. Потому, может, и выжил. Долго он провалялся в госпитале. В конце войны вернулся домой, женился на твоей бабушке. Только начали жить, а тут и Гражданская! И снова пришлось брать винтовку в руки. И пошли брат на брата и сын на отца. По большому счёту это пострашнее мировой войны будет. Там-то с германцем воевали, с врагом. А тут-то супротив своих надо было. Дед твой в Гражданскую за красных воевал, боролся за советскую власть. И после войны той поклялся, что ружья в руки больше не возьмёт. Столько крови было пролито!

Работал он от зари до зари. Сыновья ему помогали. Хорошее, крепкое хозяйство сколотил. И всё своим горбом. А пришла коллективизация, их и раскулачили, – певучим голосом рассказывала тётя Шура.

– И тогда дед твой написал письмо Калинину, всесоюзному старосте. Так, мол, и так, дорогой товарищ Калинин, как же так получается? Воевал я в Гражданскую войну, проливал кровь за советскую власть, а меня записали в кулаки и отняли всё, что нажито своим трудом. И что ты думаешь? – обратилась ко мне тётя Шура. – Пришёл ведь ответ от Калинина, чтобы семье твоего деда всё вернули. Всё, что было отобрано.

– Вернули? – со слабой надеждой спросила я.

– Да куда там! К тому времени, как ответ пришёл, и возвращать было уже нечего. Всё было роздано бедноте, все запасы съедены. А письмо то, ну что от товарища Калинина, долго ещё в их семье хранилось, в рамочке под стеклом на стене висело. Это уж моя мать мне рассказывала.

Тётя Шура умолкла и внимательно посмотрела на меня.

– Твой дед Егор Тимофеевич был очень добрым человеком. Всем помогал, никому ни в чём не отказывал. Много знал и много читал.

И, вздохнув, добавила:

– Но охотником он никогда не был.

Долго мы беседовали с моей старой тётушкой, до самой ночи. Передо мной открывался новый образ моего деда. А тот его образ, с которым я столько лет прошагала по жизни, медленно таял и уплывал. Почему мама не рассказывала всего этого нам с братом? Наверное, сначала мы были маленькими, а потом было не до того. А затем мы выросли и разлетелись из родительского гнезда. А после было уже и ни к чему. Наверное, как-то так.

Жалела ли я, что образ моего деда – бывалого охотника – оказался, в сущности, моим детским миражом, фантазией, моей несбывшейся мечтой? Безусловно да. И мне было очень жаль расставаться с ним. Но во многом именно благодаря ему я стала тем, кем стала, и достигла того, чего достигла. Ведь ничего в жизни не бывает напрасно.

Спасибо тебе, мой необыкновенный дед!

И… я не прощаюсь с тобой. Мне нужно ещё столько узнать о тебе.

Ещё в студенческую пору кто-то из сокурсников предложил нам с подругой пройти тест. Всего один вопрос: вот идёшь ты по лесу и видишь на земле ключ, как ты поступишь – поднимешь его или пройдёшь мимо?

Моя подруга сразу сказала, что пройдёт мимо. Я, тоже не задумываясь, ответила, что подниму ключ. Мы с удивлением уставились друг на друга. Это был первый случай, когда мы имели разную точку зрения. До этого момента наши мнения всегда совпадали. По всем вопросам. Мы почти одновременно воскликнули: «Но почему?»

Ольга ответила: «А зачем мне в пустом лесу ключ непонятно от чего?» Что ж, резонно.

Я объяснила, что подняла бы ключ потому, что, возможно, дальше, в лесу, мне встретится избушка и этот ключ может оказаться именно от неё.

Столько лет прошло, а этот тест и наши ответы я помню до сих пор.

…Я родилась в новом доме, построенном нашими родителями. Наш дом был красивый, уютный, тёплый и светлый. Тремя окнами с голубыми ставнями он выходил на улицу. Наш красивый дом простоял сорок лет, до того самого дня, когда пожар своим пламенем сожрал его крыльцо, сени, крышу, обезобразил сам дом.

А всё остальное «довершили» пожарные, которые, не скупясь, заливали его водой. С потолка и мокрых стен валились на пол набухшая штукатурка и глина. Всё было залито водой, многое пришло в негодность. Наш изуродованный дом смотрел на нас окнами с потрескавшимися, закоптившимися стёклами и обгоревшими ставнями…

Все сорок лет у нашего дома был один и тот же ключ. Вернее, ключа было два. Один от внутренней двери, которая выходила в сени, и главный ключ – от входной двери, т. е. от самого дома.

Ключ от внутренней двери был тёмный, почти чёрный, с фигурной головкой «сердечком». Когда закрывали эту дверь, то надо было «поддать» её боком и в этот самый момент повернуть ключ. А потом таким же манером ещё один оборот. Если мы были дома, этот ключ всегда торчал в замке с наружной стороны, а когда мы уходили, то запирали дверь и оставляли ключ в старом буфете, который стоял у нас в сенях.

Этот буфет привезли от старого маминого дядьки, когда он продал свой дом и переехал жить к дочери в благоустроенную квартиру. В буфете мама хранила пустые банки для консервирования и прочую домашнюю утварь, без которой не обойтись, но которая всегда требует себе место. Вот среди этих банок мы и прятали наш чёрный ключ, когда уходили.

От входной двери ключ был из светлого металла, с ровной овальной головкой. Ключ был гладкий, блестящий. Наверное, это мы «отполировали» его своими пальцами за столько лет. Ведь этот ключ был тоже один на всех, на всю нашу семью, включая нас, троих детей.

Когда кто-то из нас уходил и запирал дом, то ключ оставлял в условленном месте. Сначала мы оставляли его в старой стайке: на оконце под жестяной коробочкой. Оконце было маленькое, и потому в стайке даже в светлое время суток царил полумрак. За невысокой дощатой перегородкой лежал чёрный уголь, который тоже света не добавлял. В детстве я всегда боялась заходить в тёмную стайку за ключом. Но куда было деваться?! Когда зимой возвращалась из школы, было уже темно. Родители ещё не вернулись с работы. Брата с сестрой тоже не было дома. И хочешь не хочешь, а приходилось, замирая от страха, заходить в тёмную стайку и на ощупь находить под баночкой ключ.