Александр Лапин - Книга живых

– Он работает в ней тренером! – с гордостью вклинилась в мужской разговор Дарья.

– Очень интересно! – заметил Казаков, вспоминая свое прошлое и уроки «психологического карате» Дейла Карнеги, который советовал «вести разговоры о том, что интересует вашего собеседника». И поэтому добавил наугад:

– И большая федерация?

Тут уж он, как говорится, попал в точку. Потому что Роман начал обстоятельно и подробно рассказывать историю эволюции единоборств в новой России, историю своей родной федерации.

Из его рассказа отцу Анатолию открылось, что больше двадцати лет тому назад группа энтузиастов, в число которых вошли любители восточных боевых единоборств, каратисты-самоучки, бывшие спецназовцы и тренеры, объединились в федерацию.

А потом нашли человека, который стал помогать. И словом, и делом. Образовалась дружная компания. И дело пошло на лад.

Постепенно эта, так сказать, самодельно-самопальная федерация набрала силу и вес. И превратилась в сильнейшую в Центральной России.

Роман пятнадцать лет назад пришел тренироваться в полуподпольную секцию, а теперь, окончив институт физической культуры, вернулся в признанную государством федерацию.

Казаков, который и сам прошел когда-то большой путь по изучению единоборств в спецназе КГБ, квалифицированно и с удовольствием поддерживал разговор с молодым спортивным профессионалом. Сравнивал тхэквондо и карате, рассуждал о перспективах этого спорта как олимпийского вида.

Так, под разговоры о кобудо и сито-рю – дисциплинах, в которых соревнуются нынешние молодые «гении единоборств», они мчались по раскинувшейся вокруг казачьей стране. С ее хуторами и станицами, приткнувшимися к великой вольной реке – Тихому Дону.

О казачестве Казаков знал с детства. А в этом детстве было много чего. Дедушка – истовый родовой казак. Папаша – напивавшийся до беспамятства и бегавший со старой шашкой по двору с криками: «Я казак! Искрошу всех в капусту!» И искал их с матерью, прятавшихся в огороде. И крошил там шашкой круглые, скрипучие кочаны.

Потом он столкнулся с «родственниками-казаками» на чеченской войне. Там они признали его своим.

А он уехал в Казахстан. И оттуда ушел в церковь.

Но если ты казак по крови и духу, то судьбу не обманешь. И она привела его в Крым в его минуты роковые.

Тогда он стоял с казаками и спецназовцами на Чонгаре. Ездил по военным городкам украинцев. Истово призывал не допустить братского кровопролития.

И разгоряченные люди видели его, изможденного после многомесячного поста на Афоне. Он вставал между ними в черной рясе, с белой бородой и серебряным крестом в поднятой руке. А они смотрели в его горящие огнем очи и умолкали. Расходились в разные стороны.

Но, как говорится, было, да прошло. Казаки вернулись из Крыма по своим куреням. А он, иеромонах Анатолий, обогащенный еще и этим опытом, вернулся в монастырь, чтобы продолжить свой молитвенный подвиг.

Но не ложилось ему в монастыре. Не ко двору он пришелся. Показался братии слишком уж умным, а может, и слишком гордым. Ведь как ни пытался он выглядеть как все – тихим, простым, сирым и убогим, а не получалось. То ли казачья кровь его еще играла. То ли не выработалось смирение.

Спокойная, пожилая братия от души радовалась своему такому вот тихому житию и не забывала талдычить, что жизнь в монастыре – это рай.

А ему было скучно.

Ну и чуть что – «наушники» нашептывали игумену про него: «Оскоромился! Не то поел во время поста! Не так глядел во время службы на красивую прихожанку!»

А у него такое ощущение было от монастырских людей, как у Гулливера, вернувшегося домой из страны великанов. Все вокруг – маленькие. Лилипуты.

Ему бы в схиму постричься да засесть на старости лет в келье. Поучать братию и прихожан, как жить на свете. А он все рвется на свободу.

Так что с благословения владыки стал служить в церквях.

И вот теперь его волею оказался в этих краях.

«А дорога серою лентою вьется». И постепенно приближает их к Вешенской. Казаков вглядывается в мелькающие заборы, улицы и сравнивает эти места с Кубанью, где побывал недавно:

– На Кубани улицы станиц выстроены аккуратно. Одна за другою. В ряд. И называют их линиями. А здесь строились, похоже, как Бог на душу положит!

– Это потому, что там казаки селились организованно, полками. Остановится сотня на отведенном ей месте. И по команде, по плану начинает строиться на земле. А сюда, на Дон, люди приходили вольные. И жили на хуторах, кому как нравится… – пояснила Дарья.

– И откуда мы все знаем? – шутливо поинтересовался иеромонах.

– А я учусь в институте культуры! – гордо ответила девчонка.

– Так вы не местные? – удивился отец Анатолий.

На что из-за руля ответил Роман:

– Не совсем: я приехал сюда, в станицу, к дяде, Ивану Петровичу. Мы Ефремовы. Он уроженец этих мест. Но с детства тут не был. А потом, в девяностые годы, чего-то его потянуло сюда. На родину предков. Он построил усадьбу. И теперь живет наездами. Ну вот и я на каникулы приезжаю. Мы и встретились с Дарьей, – добавил «спартанец», чуть тряхнув чубатой головой…

– А мы, можно сказать, местные. У нас тут курень всегда стоял. И кто-нибудь жил из родных. Вот дед сейчас здесь живет. Я тоже сюда всегда из города на каникулы приезжаю, – сказала Дарья… – Мой дедушка – казачий генерал, – добавила она, и в ее голосе послышалась гордость за свою семью.

Отец Анатолий привычно уловил в ее правильной речи южнорусское гэканье.

Потянулись мимо улицы Вешенской. Отец Анатолий, который молча смотрел на пролетающие заборы, думал, продолжая сравнивать Кубань и Дон: «Тамошние казаки – выходцы с Украины, бывшие запорожцы, переселенные Екатериной Второй, сохранили свой обычай. Обустройство на новом месте начинают с того, что сажают сад, деревья. А в России первое, что делают, – ставят забор. С чем это связано? С менталитетом, наверное!»

Пролетели райцентр. И дорога потянулась среди сосновых посадок.

– А ведь сосны по идее тут расти не должны? – полувопросительно – полуутвердительно заметил Казаков. – Это ж степь. Сплошной песок и суховеи…

– Этот лес сосновый – насадной. Их во времена Союза рассаживали. Шолохов это дело предложил и добился такой программы…

– Вот оно как?! – удивился отец Анатолий. – Стало быть, руку приложил…

Все рано или поздно кончается. Кончился и асфальт, да так неожиданно. Километра за два до Новосоветской вместо твердого покрытия пошла гравийная насыпь, на которой «джип-широкий» загремел подвеской, зарычал, как козелок…

Чтобы не гробить подвеску, Роман съехал на обочину в песчаную колею, протоптанную такими же бедолагами-автомобилистами. Дальше они плыли в клубах мельчайшей пыли мимо обнесенного оградой большого кладбища. На него, судя по размерам, и переселилось в советское время население этой когда-то богатой и хлебосольной станицы. Впрочем, это произошло не только здесь, а по всей Руси великой, которая много лет назад называлась Советским Союзом.