Борис Голлер - Синий цвет вечности

И со зла (неизвестно на кого) прочел «Благодарность»…

Где-то в глубине гостиной, в стороне ото всех, сбоку сидела молодая женщина. Она старалась держаться отдельно. Это было заметно. Он был уверен, что видел ее где-то. Не помнил где. Только не был знаком.

– Ой, зачем вы так? – спросил голос женский. Очень искренне. И этот голос принадлежал незнакомке – не Надин. И голос тоже вызывал впечатления гласа – не отсюда.

– А еще? – попросил кто-то растерянно, и то была уже Надин.

– Ну, это давнее совсем, – и стал читать «Молитву».

Он же не виноват, что эта Надин (Софи) напоминает ему Варю Лопухину! «Молитва» была посвящена той. Ему захлопали. Он отвернулся и больше не глядел в ее сторону.

– Ой, Михаил Юрьевич, сказал голос Софи – Вы страшный человек!

– Почему страшный? – спросил он, улыбнувшись почти светской улыбкой.

– Что вы сделали со мной? Вы будто меня починили! Как наш старый настройщик, когда чинит отцовский рояль. Всегда кажется, что он знает, какой звук готова или хочет издать отдельная струна!

И, помолчав, добавила: – У нас так не пишут. И… не писали никогда!

Ей тоже захлопали. Голос, и впрямь, «заключал в себе небесное беспокойство» (опять Гоголь). Может быть, может быть… и все ж… «Ей нужен князь Щетинин. А ты, Леонин, поезжай на Кавказ! Здесь тебе вовсе нечего делать!»

– Они не будут счастливы! – подумал Михаил и сам сказал себе, что это жестоко. Но так думалось…

Даже Соллогуб улыбнулся ему.

– Ты слишком разволновал мою жену! – сказал он. И тоном знатока: – Ты всегда чуть педалируешь, когда читаешь! Невольно украшаешь – стихи. Не боишься, что кому-то, кто просто читает глазами, они покажутся менее зрелыми? А так, ничего, разумеется. – И развел руками. – Все равно прекрасно!

Заметил нечаянно, что незнакомой женщины уже нет на месте – кресло опустело. Отсела куда-то или просто ушла.

– Ну… вы сегодня заслужили общее одобрение – даже молодой жены Соллогуба, что вам, кажется, небезразлично. Или это прошло уже? – спросила Ростопчина, когда он к ней подсел. – У вас, мужчин, все быстро проходит. Она очень строга в оценках! – Он пожал плечами.

– Не говорите!.. поднимай выше! Я заслужил похвалу самого Соллогуба!

– Вы потом проводите меня?

– Вы уже собираетесь?

– Да, наверное…

Он хотел еще узнать про даму, что сидела в сторонке и после исчезла – но позабыл спросить…

– Почему вы все-таки так поступили с Катишь? – донимала она его историей с Сушковой.

– Обязательно отвечать? Я тогда только вышел из юнкерской школы и окунулся в свет. И бросался на впечатления и приключения, как безумный. Это было одно из них… Свет, в который я вступил в тот момент, был еще не высший, как вы понимаете, верно, а некий средний, промежуточный, скорей, коломенский… Я и поступал по принципам этого коломенского света.

– А в высшем, по-вашему, законы другие?

– Еще хуже, – сказал он мрачно.

– Вы сделали ей больно. Она сирота…

– Да знаю, знаю… Ее воспитывали родственники и мечтали быстрей выдать замуж. А Лопухин был подходящим женихом и женился б на ней. Я все испортил. Винюсь. Но… Сперва я просто заигрался. Она ведь когда-то мне очень нравилась, но почти смеялась надо мной. Неуклюжий мальчик с книгами. Когда вокруг такие ражие красавцы. И уже взрослые.

Но когда мы снова повстречались в Петербурге, я был уже не тот для нее… Я произвел впечатление. И… меня просто удивило: она ведь ждала жениха из Москвы, правда? И так легко перекинулась на меня…

– И вы мстили, как принято у мужчин…

– А чем я хуже? Нет, шучу! Я только удивлялся, поймите! Как Гамлет удивляется столь поспешному браку матери. Мне еще хотелось разгадать мир.

– А теперь не хочется?

– Не говорите! Он оказался так скучен! И все его ходы так понятны и неразумны… И сама природа его мелка!

– А вы еще отказываетесь, когда вам говорят вам, что вы – Печорин!

– Какой Печорин! Я только автор – «путешествующий и записывающий». А наше поколение оказалось хотя бы пригодным материалом для наблюдений.

– Ну вас! какой вы мрачный!.. Нельзя быть таким в компании красивой женщины, даже если она и не так нравится вам.

– Кто вам сказал, что не так?..

Они перебрасывались словами, и был в словах некий смысл – едва различимый и потусторонний. То есть, в стороне от того, о чем говорили.

– Бабушка приехала – небось, уже занимается вашими делами?..

– Она ими занимается, бог знает, сколько лет, с тех пор, как я, к ее сожалению, вырос! И что толку? Отпуск мой только начинается, но уже ощущение, что близится к концу.

– Вы не надеетесь остаться здесь?

– Бабушка надеется.

– А вы?

– М-м… после свидания с генералом Клейнмихелем почти нет. То есть, скорей всего, нет.

– Почему?

– Он намекнул, что мои представления к наградам и даже к золотому оружию ничего не стоят здесь. Начальство тут не ценит храбрость – но ценит послушание. Хотя… пока еще представления не рассмотрены на самом верху.

– Так, может, не так плохо? Он не захочет – государь – вновь отпустить под пули такого поэта!

– Ой-ли!.. Кто вам сказал, что не захочет? Да и зачем я ему здесь?

– Не верю! Вспомните, все же, как он обращался с Пушкиным.

– Да, но я не Пушкин.

– Но и про вас уже давно все поняли. Не надейтесь, что не так! да я это знаю из первых рук! Перовский недавно читал императрице и Бобринской вашего «Демона». Все в восторге. Кстати, я еще «Демона» не читала.

– Это всего лишь государыня! У нее доброе сердце. Но Пушкину не дали уехать в деревню, где он был бы счастлив. И где его супруга вряд ли встретила б Дантеса.

– Она вернулась, слышали?

– Нет. Разве? Пушкина задерживали здесь, чтоб жена его могла танцевать на аничковских балах.

– И все ж… Государь был взбешен, когда его убили.

– Не знаю. Его прежде убедил какой-то сановник, что при его царствовании нужен великий поэт. Может, Жуковский подсказал, он и поверил. А тут поэта убили. Конечно, обидно. Но потом все поняли, что без Пушкина как-то легче – тому же царствованию. Можно даже издать собрание сочинений. Конечно, не полное.

– Вы какой-то злой сегодня!.. Я беспокоюсь за вас!..

– Ничего. Я не каждому такое говорю. А через одного. – Помолчал и добавил…

– Что вас удивляет? Пушкин был трофей, который наши либералисты легкомысленно бросили на Сенатском поле под выстрелами. А коль достался такой трофей – его ж надо использовать!