Давид Гай - Джекпот

…Только бы не попасть в «пробку». Выскакивает Костя на хайвэй, переводит дух – машины безостановочным потоком идут. Впрочем, радоваться рано – одна застрянет или авария, пусть самая мелкая, и все, движение намертво застопорится. И тогда опоздает он к Маше. Стоп, будет думать о хорошем. Солнце предзакатное, теплынь, даром что начало ноября. Осень в Нью-Йорке и впрямь лучшая пора. Затяжная, с теплом ровным и стойким, светом паутинным, как на картинах импрессионистов, и редкими дождями. А весны нет: две-три апрельские недели – и сразу жара грянет. Цветут вишня и азалия, но запаха у весны здешней нет. Сирень в цветочных лавках – невидаль, черемухи Костя сроду здесь не видел. Цветы местные вообще не пахучие. Один тип в Москве, из национал-патриотов оголтелых, коих Костя, русский по крайней мере в четырех поколениях, на дух не переносит, витийствовал по телевизору, незадолго до Костиной эмиграции: дескать, ужасная страна Америка – дети не плачут, собаки не лают, цветы не пахнут, женщины не любят. Чего детям плакать, если они ухожены и взлелеяны, а собаки накормлены, о женщинах поспорить можно, но цветы и вправду без аромата. В Нью-Йорке, Калифорнии, везде. Что касается зимы, то малоснежная, не слякотная, морозы стойкие – редкость, вот только ветра донимают. У Кости нет щеток одежной и сапожной. За ненадобностью. Манжеты брючные всегда чистые, обувь без разводов соли, которой в Москве улицы посыпали. Увлажняет кожу туфель губочкой, и порядок. Впрочем, и снег бывает, и морозы, а в девяносто шестом, помнится, столько материальцу подсыпало, что движение парализовало и по Манхэттену отдельные чудаки на лыжах передвигались. Лето же… Май, июнь, даже июль – куда ни шло, а вот август… За тридцать температура по Цельсию, по Фаренгейту, значит, к ста подбирается, и не зной страшен, а влажность чудовищная, притом без дождей – ни одной капли не выпадает, кондиционеры круглые сутки шпарят, у Кости к утру волосы на затылке, как после душа. Кошмар. Но и к этому привыкнуть можно. Зато смог отсутствует и бензином в ноздри не бьет, как в Москве. Дышать можно. Единственно – не хватает Косте былых ощущений дачных: дымка вкусного костров по весне на огородах, когда палую листву жгут и накопившийся на участках мусор, лесной вожделенной прохлады и пения дроздов, жужжания, стрекотания и иных звуков живой природы. Однако в Бруклине, где обитает Костя, свои прелести: под боком залив океанский, пляжи на Манхэттен-бич и Брайтоне – купайся, загорай вплоть до ноября, гуляй вдоль уреза воды…

Вот и перекресток Оушен авеню и М. До приезда Маши пятнадцать минут. Надо парковку найти. Сущее мучение. Проклинает всех и вся, видя ряды машин плотные, без единого просвета. Без машины в Нью-Йорке удобнее и уж точно спокойнее, если на работу за тридевять земель ездить не надо. Сейчас везет несказанно – почти у самого подъезда своего шестиэтажного билдинга паркуется. Узрел – дама пожилая выходит из магазина русского напротив, пакеты с едой в багажник укладывает и отъезжает. Быстренько на ее место. Хороший знак. Вот так бы и Маше. Иной раз по полчаса кружит она у дома. Полчаса эти – за счет времени их свидания, и без того краткого.

Сегодня определенно их день – в тридцать пять минут шестого сигнал домофона. Через минуту в двери Маша – в брюках неизменных, тонкой обтягивающей блузке, стриженая, с расчесанными на пробор волосами в легкую рыжизну, которые Костя так любит гладить. Он успевает стол сварганить на кухне: сыр «грувер» – Машин любимый, виноград, клубника, малина, «Киндзмараули». Маша полусладкие грузинские предпочитает, их полно в Нью-Йорке. Костя толк в винах знает, «Киндзмараули» здесь вовсе не то, что продавалось изредка в «Елисеевском», и уж совсем не то, что некогда пил в Грузии, но никак не может приучить Машу к итальянским и французским сухим винам. Пускай пьет, что нравится.

Маша в хорошем расположении духа, выпивает наравне с Костей полбокала, закусывает сыром, закуривает сигарету, интересуется, где и с кем он бывал, что видел за полторы недели, с их последнего свидания истекшие. «С кем» – незамысловатая игра. Прекрасно Маша знает, что ни с кем, кроме нее, Костя не встречается. Спросить об этом – значит проявить заинтересованность, показать, что следит за его личной жизнью и даже ревнует слегка, пусть и без всяких на то поводов. Косте приятно: женщина в тридцать четыре ревнует его, почти шестидесятилетнего, пусть и невсамделишно.

Маша привлекательна неброской, неяркой, не стреляющей красотой. Чуть выше среднего роста, ширококостная, ладненькая, совсем не семитская внешность, однако чистокровная еврейка. Лицо ее можно было бы назвать обыкновенным, даже простоватым, если бы не глаза. Серо-зеленые, они доминируют, в них, как и в губах, некая неопределенность, скрытность. Побаивается Костя слегка летучего, мигом возникающего и мигом гаснущего полузагадочного выражения: мнится ему, в любой момент может что-то случиться, нарушить его отношения с Машей. Такое уже бывало. Припухлые поддужья глаз говорят: опять спит мало, нервничает. Надумала покупать дом под Нью-Йорком, не имея денег на первый взнос. И сейчас разговор опять вертится вокруг злосчастного взноса.

– Ты авантюристка, – не в осуждение, скорее с поощрительными нотками произносит Костя. – Почему надо картину гнать? Собери постепенно деньги, братья и друзья помогут, – ко вторым он, понятно, причисляет и себя, – начни выбирать, а не хватай первое попавшееся.

– Не первое попавшееся, а очень хороший дом. Я уже нашла. Процент банковский сейчас низкий, ссуду мне дадут, а что будет завтра, никто не знает. Да, я решительная: если что-то нравится, беру сразу, не раздумывая. И не только что-то, но и кого-то. Тебя же сразу выбрала.

– Ну, положим, ты на меня на корриде и не смотрела.

Я ни на кого не смотрела, даже на быков. Болела, температурила. А после самолета сама пришла.

– Это потому, что с Андреем в ссоре была.

– Не только поэтому.

Маша начинает выкладывать цифры. На первый взнос собрать нужно тридцать пять тысяч. Десять процентов. Столько-то дадут братья, столько-то друзья… и делает паузу.

– Тысяч семь дам я, – фиксирует свое участие в безумном проекте Костя.

– Спасибо. Отдам месяца через три, когда возьму еще заем.

Не торопись. Могу подождать. Ты твердо решила обосноваться в Фэйрлоне?

В вопросе неприкрытое беспокойство – это же очень далеко от Костиного жилья. Как будут встречаться? Маша намеренно игнорирует вопрос.

– Да. Братья недалеко, и дом почти новый, в приличном состоянии. Хочешь, поедем в выходные смотреть? На следующей неделе начну документы оформлять. К Новому году, может, вселюсь.

– А ты считала, сколько ежемесячно будешь банку выплачивать? Это ж тысячи полторы в месяц.