Давид Гай - Джекпот

Пора. Выпростав ноги из-под пледа, встает, подходит к шкафу с зеркалом. Я утром седину висков заметил и складок безусловность возле рта. Он на это не реагирует, это – уже данность. Глаза линялые, устало-потухшие. Пробует улыбнуться, нарочно скалится, корчит рожу идиотскую, как Джим Керри, – глаза не меняются, чужие, отдельно, сами по себе существуют. Нехорошие. Без блеска. Такие глаза всюду, так что Костя не исключение: рот американца заученно улыбается, а глаза… глаза обманывать не умеют – в них холодное безразличие ко всему, что его не касается впрямую. Если женщину встретишь с такими глазами – ясное дело, одинока. Может выпендриваться, жеманничать, строить из себя счастливую, но глаза выдадут непременно. А у него по какой причине блеска нет во взоре, а? Не из-за отсутствия женщины, это точно. У него Маша есть. Хотя никто не знает, надолго ли связь их, бывало уже – рвалась. Но в общем, если глаза исключить, нормально он выглядит. Некоторые даже сходство в нем находят с Клинтом Иствудом, разве что морщин таких у Кости нет. Главное, вес лишний не набирать. Толстеть ни в коем случае нельзя. После операции больше года прошло, держится в форме. Вот только розоватый шрам мозолистый посередине груди остался. На всю оставшуюся жизнь. Там, где пилили грудную клетку и раскрывали, как цыпленка табака. Черт с ним, со шрамом. Говорят, мужчину украшает, а женщины внимания особого не обращают.

Помахал руками, поприседал, с гантелями поупражнялся. Душ, бритье. Ставит чайник. Вода вскипает, заливает кипятком крутым овсянку, каша готова в минуту. Каплю молока обезжиренного – для вкуса. А какой вкус у такого молока… Меда сверху столовую ложку, кое-как в горло лезет. Запивает чаем, глотает таблетки, три штуки. Все, можно ехать.

Листьев за вечер и ночь ноябрьскую попадало изрядно. Кленами вся улица обсажена. Красивые листья. «Тойота» его словно в маскхалате. Жалко сметать. Включает кассету с григовским концертом, убавляет звук. В путь.

Езды в госпиталь без трафика минут сорок. В такую рань «пробок» не бывает обычно. Только если нахайвэе авария. И чего он вспоминает американскую учебу свою? С какого бока? Не любит ее вспоминать. Никогда, ни раньше, ни потом, не испытывал такого напряжения. Год всего, а казалось, вечность. Кэролайн – высокая, поджарая, с крупными чертами лица и рыжими волосами, явно выраженный англосаксонский тип. Выражение лица вежливо-бесстрастное. На любителя. Про таких говорят: не баба, а конь с яйцами. Не замужем. Наверное, многажды ловила на себе заинтересованные взгляды мужиков – в отличие от него курсантам (курсистам?) около тридцати или немногим больше. Равнодушно-невидяще в ответ. Так смотрят на один и тот же примелькавшийся, надоевший до чертиков пейзаж за окном. Курсанты (курсисты?) ее не интересуют. А может, лесбиянка? Интересно, работает Кэролайн там же, на 59-й улице, между 6-й и 7-й авеню, в Институте вспомогательных медицинских профессий, или ушла? Солидное помещение, прекрасная мебель, швейцар у входа, окна на Центральный парк смотрят. Помогает Кэролайн оформить ему заем в банке на семь тысяч под проценты. Пятьсот платит он сразу – задаток. Заем на десять лет, начнет выплачивать через полгода, после окончания курсов. Таковы правила. Найдет работу, не найдет – никого не волнует. Кэролайн всем говорит: «Мы трудоустраиваем». Черта лысого. Никто никого здесь не трудоустраивает.

Чем напряженней напряжение… Встает каждое утро в шесть, на сабвэе с двумя пересадками из Бруклина в Манхэттен, на Амстердам-авеню, в госпиталь. В восемь как штык на месте. Вначале на побегушках, потом к технике приставляют. Единственно, инъекции делать не разрешают, остальное – то же, что и технолог с лайсенсом. Смену оттрубит – ив другой госпиталь, лекции слушать. На английском. С большим трудом дается, даром что языковые курсы в Москве закончил и частные уроки брал. К полуночи измочаленный домой возвращается. И так весь год.

Банкет по случаю окончания курсов в роскошном ресторане манхэттенском. Шведский стол, выпивка в неограниченном количестве, между прочим, съеденное и выпитое им, Костей Ситниковым, примерно на сто баксов, заранее включено в стоимость учебы, в тот самый заем. На банкете впервые видит он всех выпускников из всех групп. Ни одного урожденного американца. Индусы, латиносы, азиаты, а вот и наши, русские, рюмками с водкой чокаются. Русских, на глаз, больше половины. Американцы боятся радиации, потому и не идут на курсы такие, так Костя думал раньше. Начал работать и понял: не потому не идут, что радиации боятся, а потому, что профессия непрестижная, платят сравнительно немного. Платили бы хорошо, валом повалили бы, наплевав на рентгены.

Стоп! Забыл результат лотереи взять. Теперь останавливаться возле киоска газетного придется. Можно, конечно, и вечером за результатом заехать или «Пост» купить с выигрышными номерами. Но кайфа не будет. А кайф весь в том, чтобы тихо и как бы незаметно, интригующе, с чувством победителя – а может, новый миллионер идет, почем вы знаете?! – войти в киоск и небрежно этак, без какой-либо заинтересованности особой спросить пакистанца (киоски только они и держат): I need a result, please (Мне нужен результат). Тот не переспросит, какой результат надобен, понятно ему, какой, стукнет по клавишам машинки, оттуда листочек выпорхнет. Теперь отойти на шаг-другой от прилавка, стать спиной к пакистанцу, приблизить к глазам прямоугольный клочок розовато-желтой бумажки с колонкой из шести заветных цифр и чуть ниже – с бонусом, в долю секунды сравнить с комбинациями купленного накануне билета и… И глубоко вздохнуть, в огорчении головой качнуть – повезет в следующий раз. А вечером заскочить, целый день маясь: вдруг свершилось, а я ничего не знаю, не ведаю, или в газете прочитать на ланче – нету кайфа. Знобкого нетерпения, куражного предчувствия – нету. Что наша жизнь? Игра. Впрочем, про кайф он придумал – нету никакого кайфа, играет без завода…

Останавливается возле киоска недалеко от госпиталя, не паркуясь. Выскакивает из машины, нарушив тем самым собою же ритуал установленный, вбегает в ларек, а не входит туда чинно и солидно, как подобает богачу новоиспеченному, хватает бумажку суетливо, отъезжает метров на сто и тогда только вбирает в себя цифры. Основная комбинация Костина: 5, 15, 21, 24, 29, 31 и варианты ее. Сегодня и близко не лежит. Бумажку сминает и в карман сует – на дорогу по американской уже привычке ничего не выбрасывает.

Дружок его, редактор местной русской газеты, в разговоре обмолвливается как-то: в лотерею играют одни лишь rednecks [1] Красношеие. : неотесанные, провинциальные ребята, те, которые ноги на стол, пивное горлышко в рот и бейсбол по «ящику» зырят. Плебс, в общем. Про упование Костино на выигрыш в лотерею, да и не упование вовсе – так, пустяшное занятие, по привычке, по инерции, – дружок, понятно, не знает, не ведает, иначе бы удивился весьма. В целом, возможно, и прав насчет красношеих парней, но как быть с такими, как Костя, шансов не имеющих выбиться из честной бедности, а? Кто честной бедности своей стыдится и все прочее, тот… Костя – не стыдится, однако и гордиться тут нечем. Таких, как он, пол-Америки. Выходит, он – тоже redneck, только ему тяжелее, он здесь без роду, без племени, без корней, все с нуля. Лишь утешает себя однажды придуманной сентенцией: в эмиграции – как на войне: хорошие люди становятся лучше, а плохие хуже. Ну, и что ему из того, что он вроде бы к разряду улучшившихся относится? Его улучшение денег больших не приносит. Потому и покупает безо всякой уверенности и надежды билетики с шестью цифрами. На всякий случай.