Юрий Окунев - Кенотаф

Семен с искренним недоумением вдруг понял, что его угнетает не только этот дом, но и общение со старшим братом. Это было горькое и стыдное чувство. Семен не понимал до конца его истоки, и это еще больше огорчало его. Он метался где-то между братом Захаром и другом Иваном – своими старшими партийными наставниками. Формально, по своему отношению ко всему происходящему в стране и партии, Семен был определенно ближе к Захару, ибо главным в этом отношении была его убежденность в нерушимой правоте партии. Вся его натура противилась представлениям Ивана о перерождении партии и об искусственной направленности репрессий против ее большевистского ядра. Но Семен чувствовал, что брат не вполне откровенен с ним, что не хочет поделиться с ним чем-то сокровенным, беспокоившим его самого. То ли не может поделиться из соображений секретности своих знаний, то ли чтобы не травмировать близкого человека. Иван же, напротив, виделся Семену совершенно откровенным в своих сомнениях и раздумьях. И получалось так, что, склоняясь к твердому мнению брата, он больше симпатизировал сомнениям друга. Семен чувствовал, что с Иваном, несмотря на несогласие, ему легче и комфортнее общаться, чем с Захаром при кажущемся полном согласии. С этим чувством душевного разлада прошли дни до назначенной наркомом Каминским встречи.

Семен уже знал от Захара, что Каминский живет в этом же Доме на набережной, но в другом подъезде. Он заранее сообщил номер телефона в квартире Захара в секретариат наркома и ожидал телефонного звонка 25 июня, но звонка не было. 26-го Семен с утра сам позвонил в наркомат, трубку сняла секретарь наркома. Он представился, напомнил, что Григорий Наумович назначил ему прием на 26 июня, и попросил ее уточнить время встречи. В трубке долго молчали, а потом секретарь как-то сдавленно ответила, что товарища Каминского сегодня на работе не будет и что о встрече с наркомом следует договариваться заново. Семен позвонил Каминскому домой по известному ему номеру. Телефон не отвечал…

Вечером он сразу же рассказал Захару о неожиданном срыве встречи с наркомом здравоохранения Каминским. «Не знаю, что и делать, прием был назначен заранее на сегодня», – сказал Семен вопросительно. После такой же долгой паузы, как у секретаря наркома, Захар обрушил на Семена печальную и жестокую новость:

– В нашем доме освободилась еще одна квартира… Каминский сегодня исключен из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из партии с формулировкой «как не заслуживающий доверия». Арестован в Кремле, прямо в здании заседаний пленума ЦК, после выступления с клеветнической критикой действий НКВД.

Семен в состоянии шока выпалил подряд несколько рубленых фраз:

– Это Каминский не заслуживает доверия? А когда Григорий Наумович остановил наступление генерала Деникина, он заслуживал доверия? Герой Гражданской войны, член Реввоенсовета фронта… Организатор советской медицины… Вместе с Семашко… Вся профилактическая медицина от него… С клеветнической… Не заслуживает?

Захар делал ему знаки – замолчи! Вера, испугавшись, подала ему стакан с водой. Но Семен внезапно принял решение немедленно уехать из Москвы. А приняв решение, уже спокойно посмотрел на часы и сказал:

– Я вполне успеваю на ночной поезд в Ленинград. Захар, пожалуйста, позвони в свою службу, чтобы для меня оставили билет в купейный вагон.

Захар пытался отговорить брата, настаивал, чтобы тот остался хотя бы до утра, но Семен был непреклонен:

– Мне теперь нечего делать в Москве. Я и так слишком задержался, в институте много работы.

Захар провожал Семена на Ленинградском вокзале. У вагона перед отправкой долго молчали. Семен прервал молчание первым:

– Что всё же случилось на пленуме ЦК. Расскажи, что знаешь, мне это надо понять.

– Я знаю мало, – неохотно ответил Захар. – Вроде бы Каминский сказал, что первый секретарь ЦК компартии Грузии Берия в годы Гражданской войны сотрудничал с иностранными контрразведками и мусаватистами в Азербайджане. Это Каминскому якобы было известно из документов еще в годы его работы в аппарате ЦК Азербайджана. Потом он выступил с критикой действий НКВД после доклада Ежова, сказал, что НКВД продолжает арестовывать честных людей. Еще говорят, что Каминский, обращаясь к Сталину, сказал о действиях НКВД, что, мол, «так мы перестреляем всю партию», за что получил резкую отповедь. Не знаю, правда ли всё это, но разговоры такие есть…

– Разве критика отдельных действий отдельных членов партии является преступлением? Предположим, всё, о чем ты рассказал, правда. Ну и что? Разве критика в интересах партии является преступлением против нее? За это его исключили из партии и арестовали? Объясни мне, Захар… Я что-то ничего не понимаю…

– Его арестовали не за критику, а за конкретные преступления против советского строя и партии. За какие – я не знаю… Если следствие выяснит, что он невиновен, его освободят. Не сомневайся в этом, Сема. И учти, органы госбезопасности просто так никого не арестовывают…

– Все равно не понимаю, – пожал плечами Семен. – Уж прости меня, брат, не понимаю…

– Каминский был другом Орджоникидзе, – вдруг вспомнил Захар, – рассказывали, что он не хотел подписывать медицинское заключение о смерти Серго…

Семен собрался было спросить, что это значит, но проводница предупредила, что поезд отправляется. Братья обнялись безмолвно…

Семен уезжал из Москвы в Ленинград с нелегким чувством обрушения своих надежд, которые становились всё более иллюзорными, и с недобрым предчувствием надвигающейся беды…

Предчувствия его не были обманными, но ему не довелось узнать, что Григория Каминского расстреляли через семь месяцев после ареста. Ему не довелось узнать, каким чудовищным пыткам подвергся за полгода бывший нарком здравоохранения в камерах и кабинетах НКВД, прежде чем пуля палача избавила его от мучений…

29/VI/37

Сонечка, родная!

Мне нужен твой совет, а тебя рядом нет, вот и пишу…

Семен ездил в Москву для обсуждения ряда вопросов работы института с наркомом здравоохранения Каминским. Заранее договорился с ним, но встреча не состоялась, потому что Каминского арестовали как врага народа, вероятно, за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Семен позавчера вернулся из Москвы, ужасно расстроен, что зря съездил и что вопросы взаимодействия с наркоматом остались нерешенными. Но главное не в этом – он шокирован самим фактом ареста наркома и, как я вижу, не верит в его виновность. Говорит: «Григорий Наумович и контрреволюционный заговор несовместимы». Я пытаюсь доказать Семену, что ему очень повезло. Если бы нарком успел принять его буквально накануне своего ареста, то грош цена была бы тем договоренностям, а неприятностей не оберешься… Семен в подавленном настроении, меня не слушает, бормочет, что, мол, Ваня, наверное, был прав… Ты понимаешь, о чем я говорю… Даже работа, которой он был так занят, похоже, уже не влечет. Не знаю, что делать… Больше всего опасаюсь того душевного разлада с Семеном, о котором мы с тобой говорили еще здесь. Что может быть страшнее разлада с близким человеком по партийным делам, по политике нашей партии, которой мы преданно служим уже много лет, считай – всю жизнь. Ты-то это хорошо понимаешь – что посоветуешь?