Юрий Окунев - Навсегда [книга лирики]

Мать жива… И хоть ты составитель законов,
И мудрец, и имеешь семь пядей во лбу,
Как ни важничай, — все же ты в чем-то ребенок,
Хоть устал и немало пронес на горбу.

Мать жива… Будь ты славой овеянный классик,
Повидавший немало, сутулый, седой,
У тебя еще все-таки детство в запасе.
Мать жива… Ты мальчишкой к ней мчишься с бедой.

Пусть неграмотна даже, а ты академик,
Как ни умничай ты и душой не криви,
Никакая наука тебе не заменит
То, что подлинно знает лишь мать о любви.

Мать скончалась… И жизни прошла половина.
Поздно ль, рано ль ты этот рубеж пересек,
Только в звании осиротевшего сына —
Окончательно взрослый ты стал человек.

Вот где детство с тобой навсегда распрощалось.
Коль придется хлебнуть от обиды иль зла,
Ни друзей и ни женщин не примешь ты жалость,
Та, что право имела жалеть — умерла…

Вот что в жизни, пожалуй, не радует:
Рубка леса не радует глаз,
Не люблю, когда дерево падает,
Не люблю восклицательных фраз.

Кто, считая себя единицею,
Остальных всех низводит к нулю,
С единицею — с важною птицею —
Я дружить не люблю, не люблю.

Не люблю, кто на службе и дома
О своей лишь печется судьбе.
Кто завистлив к таланту чужому,
Искру ищет лишь только в себе.

На словах он Россию голубит,
О любви к ней повсюду трубя.
Если что-то в России он любит,
То, конечно, лишь только себя.

Только Он и Она — остальные
Для нее, мол, с иною ценой.
Не такие, как он, не родные,
Он единственный, кровный, родной.

И Россию его славословье
Я отвергнуть, отринуть молю.
Тех, кто полон немой к ней любовью,
Будто песней без слов, — я люблю.

Что бессмертье
подразумевает,
Это лишь через столетья
выяснится:
Вся Венеция стоит на сваях.
Из чего они?
Из енисейской лиственницы.
И не пять веков стоит —
пятнадцать
Потому я утверждать
берусь,
Что нельзя в бессмертье
сомневаться,
Если в основанье этом —
Русь!

Девочка вприпрыжку скачет полем…
Вот и все.
И я вполне доволен.
Пусть мне гарантируют тот «скач»
Лет так через сто иль через двести.
Если я дождусь желанной вести,
Значит, нет всемирных неудач?
Значит, на земле все честь по чести?
Это много,
очень много значит:
Девочка беспечно полем скачет…

Нужна нам впечатлений сильных встряска,
Чтобы на нас обрушились, как гром.
…А тут всего лишь детская коляска
И женщина.
В году сорок втором.

Как думаешь, солдату Сталинграда
В грядущем виделись ребенок, мать…
Он вдаль смотрел, не отводил он взгляда
И потому был жизнь готов отдать,

Что знал, что это будет, видел, верил:
И день, и мир, и сквер, ребенок спит…
Мечту свою виденьем этим мерил.
…А нас такое разве ослепит?

Нам все подай заметно небывалым
И крупным. Чтоб в глазах вся ширь громад.
А он? Он видел все: большое в малом.
…Ты нас учи, всю жизнь учи, солдат!

Меня позвал к себе мой друг-читатель,
Он воин-сталинградец. Инвалид…
…Смогу иль не смогу о том солдате
Так рассказать, как совесть мне велит?

Не отвожу глаза от глаз тюменца:
— Вот побывать в Сибири довелось…
О нас двоих я размышляю сердцем —
Он — сибиряк, а я в Сибири — гость.

Мы с ним друзья. Но вывод беспощаден.
Перед самим собой вилять нельзя:
Хоть я давно прописан в Сталинграде,
Но сталинградец больше он, чем я!..

Как-то с ним я приехал в Камышин.
Нужен нам, как всем людям, ночлег.
И в гостинице друг мой услышал,
Как скандалил один человек.
«Люкс» он требовал и про заслуги
И про кровь свою что-то кричал.
Друг смущен. Что-то дрогнуло в друге.
Он смолчал. Головой покачал.
Подошел, усомнился: «Едва ли…
Это все восхваления чад.
Те, что кровь на войне проливали,
В грудь не бьют себя и не кричат».

Утверждаете вы, что легки и бесплотны
Мимолетное слово и взгляд мимолетный?
Слов всего-то четыре — кто думал об этом,
Что законченным смогут они стать портретом.
— На войне я пожил!.. — произнес он и сразу
Весь вместился в одну эту емкую фразу.
Ведь порою роман с послесловьем, с прологом
Так вполне завершенно не скажет о многом.

Я бы знал, что ответить, когда бы спросили,
Что для опыта жизни моей велико,
Если выстоять в чем-то большом я не в силе,
Я припомню… Кого? Лейтенанта Княжко!

Да, представьте, тот самый, двадцатилетний,
В ком ответственность — это призванье, талант,
Пусть другие величественней и заметней,
Мой же выбор единственный — ты, лейтенант!

Да, такой вот, как есть ты по духу, по стати,
Кто, зазря побрякушками слов не звеня,
Не позер, не оратор, не правдоискатель,
Холод истины и красноречье огня

Поверял только разумом цели и чести,
Наделенный чутьем на закон правоты.
На войне так и было: герой — он безвестен
До решающей, до переломной черты.

И не только спасти, а возвысить Россию —
Суждено было им — лейтенантам Княжко.
Нет, шинелей своих они не износили.
Но в обычное время их узнать нелегко.

Их искать до поры — в том не вижу резона,
Знак судьбы мне на лицах простых не прочесть.
Но сегодня везде в боевых гарнизонах
Они есть! Где-то в ротах, в полках они есть!

Потому-то и облик России прекрасен,
Потому-то ей смело смотреть, далеко,
Что всегда в ее неприкосновенном запасе
Ум и совесть победы — лейтенанты Княжко.

Горечи цвет, запахи пыли,
Но почему нас не давит печаль?
Вот и за Дон перешли, отступили.
Что впереди? Неизвестная даль?
Очень известная! Хоть отступают,
В зрительном зале бывалый солдат
Смотрит из нашего времени, знает,
Что приближается он — Сталинград!
Эта дорога в мареве пыльном,
Хоть и тяжка, но уже не страшна…
Самый трагический миг в этом фильме —
Тот, что за кадром: смерть Шукшина…