Юрий Окунев - Навсегда [книга лирики]

Выводят, чтобы ограждать их.
Мы с двух сторон.
И коридором стал Крещатик.
Не покорен,

Прихлынул, ждет их молча Киев.
Толпы прибой.
Как злодеянья велики их!..
И за собой

Я чувствую, как дышат в спину
Мне млад и стар.
То — затаенный стон невинных.
То — Бабий Яр.

Нам не жалеть и не прощать их…
Затор минут…
Народ. Руины. И Крещатик.
Идут! Идут!

Вот деревянный звук по тракту,
Скрипучий звук.
Позорного их марша такты.
Тот перестук

Их ног. Уйти (мечта бесплодна)
От наших глаз!
Они глядят, куда угодно,
Но мимо нас.

Что низменней, чем глаз вилянье?..
Испуг их лиц…
Смотрел, как истый киевлянин,
Я на убийц.

Разве можно забыть,
Как на рассвете в Полтаве
Женщина, чуть меня не сбивая с ног,
Кричала: «Гриша! Вернулся!»
И я был не вправе
Опровергать.
Я старался быть Гришей, как мог…
А какой я Гриша?
Но в такую минуту
Я топтался смущенно на полтавском песке.
Я свое имя забыл и отчество спутал,
Весь поддавшись слепой этой женской тоске…

Чуешь: чувств нечаянные чайки…
Окольцован в их кругу.
Пристань Стайки, птиц мелькнувших стайки
На днепровском берегу,
Был я раньше жизнью обворован,
И судьба была ко мне глуха.
Это счастье — под весенним кровом
Слышать мягкий, украинский говор
Твоего стиха.

Как-то странно: ты уже дружище мне.
Ладно уж, тревожь.
Подъезжаем, подплываем к Ржищеву.
Корень крепкий — рожь.
Здесь жила богиня — Берегиня.
Не убережешь.
Не горюй. Воюй со мной, с другими.
Корень крепкий — рожь.
Что же это? Страсти сила злая?
Перед ней не трусь.
На любовь тебя благословляет
Киевская Русь.
Ты вокруг мелькаешь, ты кружишься,
Ну, а в плен берешь.
Так случилось. Присягаю Ржищеву.
Корень крепкий — рожь.

Мне показалось в пятьдесят четвертом,
Что новых далей я не обниму.
Я сам себе казался полумертвым.
И в том признался я ему.
Сказал он: «Что же, чувств остуда
Там вмиг исчезнет.
В добрый путь!
Туда доедешь, а оттуда
Уже к печалям не вернуть!
Там далеко с вершины видно
При безнадежности любой.
Одна дорога —
на Мтацминду!
Взойдешь там над самим собой,
Над временным, над суетою
И над безверием своим…
Поймешь, что мудрость много стоит.
А жажда славы — призрак, дым…
Там будешь к вечному стремиться,
Успех —
лишь видимость высот
Грузин Галактион Табидзе
Твою там искренность спасет».
Луконин,
родственную душу
Ты в нем постиг чутьем, умом:
«Веселость древняя, пастушья» —
Она была в тебе самом.
Ты понял суть в Галактионе,
Как он, все главное решил:
Бывает, жизнь с вершин и гонит,
Но разве стих согнать с вершин?
Пусть годы гнут,
пусть беды клонят,
Стих сам —
вершина всех вершин.

— Поедем в Грузию к Ревазу Маргиани,
В грузинский дом, где ждут всегда заране,
А что
в основе этой широты?
Здесь ничего от тоста, от парада,
От Волги что-то есть, от Сталинграда,
Где веришь, если перейдут на «ты»…

Поедем, да чего уж там, нагрянем,
Я жил, как свой, в семье у Маргиани,
Я не ходил на цыпочках с утра,
Чего стесняться, я не на смотринах,
Корзину взяв, я уходил на рынок,
Где ликованье красок и добра.

Не знаю, был я правый, виноватый,
Бродил, смотрел и покупал цицматы [1] Грузинская пряная трава. .
В корзине все: от трав и до приправ.
То не экзотика, то не афиша.
Я и во сне все эти краски слышу,
Там, все забыв, был молод я и здрав.

Казалось, что я жизнь начну сначала,
А на пороге вся семья встречала,
Кричала: «Миша! Миша!»
Тот задор,
То дружество порой необъяснимы
В стихах.
Я с Грузией, с друзьями,
с ними
На всех путях-дорогах. До сих пор.
Поедем в Грузию к Ревазу Маргиани,
Вернусь из Львова, прилечу от Ани,
Денек, другой… тогда и в этот путь…
Сначала — Волга — вечная награда.
Потом и в Грузию махнем из Сталинграда!
Поедем!..
…Может быть…
…Когда-нибудь…

Мы смотрим на обыденность с опаской.
И каждый чем-то от нее спасен.
Хоть раз, но с каждым приключилась сказка,
Которой на вершину вознесен.
Я знаю: где-то и во мне таится
Такое, что случилось только раз.
От той страницы мне не отстраниться,
Хоть свет ее необъясним для глаз.
Роса, лучи и тающая дымка.
Та быль, что в облака занесена.
Какого-то загадочного снимка
Непроясненность. Очертанья сна.
Как будто явь ревнует. Ей завидно,
Что ей уже не подчинен предел,
Когда почти парил, когда с Мтацминды
Впервые на Тбилиси поглядел.
Мне снилось в детстве: я лечу. И этим
Свой рост я торопил в ночной тиши.
Но тут другое. Тут я был свидетель
Произрастания своей души.
При восхожденьи — радость. Восклицанья.
Но тут постиг я силу чувств немых.
Все междометья встретив отрицаньем,
Я был причастен к вечности на миг.
Я вниз сошел, и женщина спросила:
«Ну, как?..» И не сумел я дать ответ.
Была в моей беспомощности — сила.
Я это понял после стольких лет!..
И вот теперь не знаю каждый день я
Покоя. И близка одна лишь даль:
Хочу, чтоб повторилось восхожденье.
Вторичность сказки? Можно ли? Едва ль…
Неужто изумлюсь былому следу
И той строке, что знаю наизусть?..
И все-таки пойду на риск. Поеду.
И на Мтацминду снова поднимусь.

Улица Марджанишвили.
Тишина. Уют.
Где меня уже забыли,
Где меня не ждут.
Не смутил прибоем пенным
Гладь спокойных вод.
Только зыбью был мгновенной
Каждый мой приход.
Тишина там в полной силе.
Тишина. Уют.
Там меня уже забыли.
Там меня не ждут.

Грузин не тот, кто полстолетья
Не выезжает из Тбилиси.
А тот, кто всюду, в целом свете
Где б ни был — Грузию возвысил.

Грузин не тот, кто лишь в застолье
Блеснуть способен широтою.
Кто мудростью не обездолен —
Тот Грузии доверья стоит.

И тост ее земли и неба
Ему лишь поручают боги.
Кто в Грузии ни разу не был,
Но встретится с тобой в дороге,

Поймет, что ширь и чувство меры
Лишь только вместе всемогущи.
Характер твой вселяет веру
Во все, что Грузии присуще.