Евгений Сафронов - Город У

– Зачем такие, не знай? – спросил Толян: он уже заскучал, стал позёвывать и чесать левую руку. – Чё, пойдем? Нет тут ничего. Монеты тут тоже бесполезно искать. Лучше бы найти место бывшего магазина – вот там наверняка попадется что-нибудь. И по фундаментам домов пошариться. Но это завтра. Где ночевать-то будем?

Удобное место для ночлега они нашли недалеко от церкви рядом с мелкой, но широкой речкой, на противоположном берегу которой сквозь осоку и камыш проступали черные развалины то ли сарая, то ли бани.

– Тут вот под пригорком костер разожжем, а вон там палатку поставим, – распорядился старший. Они стали возиться с установкой палатки, а затем Толян отослал друга за дровами.

– Иди вдоль берега – там должны быть дровишки. А я пока бутеров нам настрогаю.

Совсем стемнело. Стас, подсвечивая себе смартфоном под ноги, побрел вниз по течению. Воздух заметно посвежел; хотелось уже глядеть на костер, весело швыряющий искры вверх, жевать бутерброды и строить планы на завтра. Ему показалось, что нечто холодное вдруг коснулось его щиколотки, а затем ускользнуло куда-то вбок. Озноб волною прошелся по его спине, и студент заспешил дальше. Слава Богу, сухие ветки обнаружились всего через несколько шагов. Он схватил столько, сколько смог, и уже повернулся, чтобы идти обратно.

«Коля! Ко-оля-а!» – голос был женский. Его интонации были знакомы Стасу с детства: так звали ребенка, до вечера заигравшегося в песочнице. Студент замер и начал оглядываться по сторонам. Смартфон пришлось спрятать в карман, чтобы сподручнее нести дрова. Глаза еще не привыкли к темноте, и он безуспешно пытался разглядеть силуэт той, что звала.

Всё так же по-смоляному чернел остов бани на противоположном берегу. Ночные птицы и насекомые неспешно играли свой обычный концерт. Нигде ничего не двигалось и не шевелилось. Стас сглотнул ком, застрявший в горле, и почти побежал к палатке.

– О! Я же говорил: найдешь. Я еще днем этот бурелом приметил. Щас у нас костерок будет, – Толян принялся об колено ломать сухие ветки. – Шашлык, наверно, на потом оставим – не пропадет мясо, как думаешь?

Стас замотал головой, а потом присел на корточки.

– Ты чего какой?

– Толь, ты ничего не слышал?

– В смысле? – старший уже чиркал спичкой, тоже приземлившись на корточки возле сложенных вигвамом дровами.

– Голос… Крик женский.

– Женский? – костер разгорелся с первого раза. – Да ты чё? Откуда тут? Хотя, может, с Паркино кто? Наверное, ветер звуки донёс – такое бывает. До Паркино тут несколько километров по прямой, если полями идти. Там, в принципе, много народу еще живет.

– А-а! – Стас с облегчением выдохнул и сразу же согласился с объяснением друга. – Точняк… А я уж тут… напугался немного.

– Ба! Ну-ка, ну-ка… Видал, что ты приволок вместе с дровишками? – старший напарник держал в руках нечто черное, похожее на оплавленный толстый пакет.

– Что это?

– Наверно, кожа змеиная. Они ее сбрасывают, обновляют гардероб, так сказать. Вот только не знаю: ужики тут ползают или кто посерьзнее. Надо бы палаточку-то на ночь поплотнее закрывать. Да… А кожу лучше сжечь! – и Толян подарил находку языкам костра.

Стас смотрел, как та быстро сморщивается, и думал о женском голосе, который звал неведомого Колю.

– Ну что: порядок? – машинист всматривался в лобовое стекло, по которому струилась дождевая вода. Бегущие навстречу рельсы вытягивались и слегка подрагивали, преображенные влажной стекольной границей.

– Да вроде да. Ни черта ведь не видно, дядь Коль! – Петька вернулся на прежнее место, с которого он вскочил, когда заметил встречный товарняк.

– Всё в штатном режиме! – сказал старший в черную рацию, и та пробурчала ему в ответ что-то благодарно-неразборчивое. Помощник Петька слегка расслабился: это был его седьмой самостоятельный выезд и четвертый – с таким аксакалом железных дорог, как Федорыч. Больше всего его напрягала обязанность вскакивать, как только на горизонте маячила встречка. Он до рези в глазах всматривался в проносящиеся вагоны, боясь пропустить заискрéние либо какую-нибудь другую беду.

– Тут взаимная помощь, Петр, никуда от этого не денешься: мы смотрим их вагоны, они – наши. Знаешь, сколько раз спасал жизни такой обычай? Бессчетно! – наставлял его старший, и Петька, вздохнув, кивал головой: надо так надо.

По слухам, Федорыч работал на «железке» уже лет сорок – старше его на всей Куйбышевской железной дороге, наверное, никого не было. Он водил и пассажирские, и маневровые, лет десять отпахал на электровозе, но родной считал все-таки дизельную вторую ТЭМ-ку. Два года назад его пересадили на пригородный, и старый машинист относился к этому как к личной трагедии.

– Пора, пора мне, Петр, закругляться! – любил повторять Николай, когда они вставали на светофорах или на долгих станциях. – Вот тебя обучу – и баста. Поеду в свою деревню – заждалось меня Помаево родное!

Про « Помаево родное » Петька знал, казалось, всё, потому что Федорыч любил поговорить на эту тему. Три брата-основателя, знахарь Борькай, Белое озеро, клуб в здании бывшей церкви и… охота.

– Охота, Петр! Знаешь, какие там леса? Кувайская тайга – слыхал такое? Наши старики говорили, что раньше даже на медведей напороться можно было. А кабанов-то я сам видал – неоднократно. Но, в основном, я на зайца и вальдшнепа хожу. Лисиц и волков трогаю редко – а на чертá они мне?

Федорыч в последний раз был в своем родном селе в конце июня. Пытался поправить прохудившуюся крышу, даже посадил картошки немного в огороде. Земли теперь свободной было – хоть чемпионат мира по футболу проводи. Во всём селе больше изб не осталось: кто-то сам вывез на сруб, остальные дома либо сгорели, либо пали жертвой мародеров.

– Сволочи – те всегда найдутся, не пропадут, – сетовал Николай: он всегда так называл тех, кто, словно падальщики, набрасывались на еще не остывший труп его Помаева. – Ведь в 1995 году там жизнь ключом била! Веришь, нет? И МТС, и кузница, и детсад, и магазины – всё было. А сейчас – ничегошеньки не осталось. Жалко, как же жалко…

И Петька в эти моменты замечал, что вода струится не только по лобовому стеклу их локомотива.

В следующую смену аксакал железной дороги пришел мрачнее тучи. Буркнул что-то Петьке вместо обычного приветствия и отправился проверять оборудование после предыдущей бригады.

Помощник испробовал все известные ему способы разговорить старого машиниста. Применил даже запрещенное оружие – упомянул про Помаево. Но на Федорыча такой прием оказал обратный ход: он поскучнел еще больше.

Они проехали несколько станций в полном молчании, и Петьке самому отчего-то стало так грустно, что захотелось стонать-выть, словно испорченный паровозный гудок.