Олег Беликов - От Я до А

Когда ожидание Лядыча уже стало озадачивать, раздалась одиночная жалобная трель, и я бросился к входной двери, вставил жерло шприца в широкую замочную скважину и с силой выплеснул все его содержимое по ту сторону двери. Радостно распахнув дверь, я узрел совершенно охуевшего и абсолютно незнакомого мужика, в районе пояса которого расплывалось немаленькое пятно. Мгновенно сориентировавшись, я захлопнул дверь обратно. Как потом оказалось, дядечка просто ошибся адресом. Он не понял, что за конфуз с ним произошел, а я конечно же скромно об этом промолчал.

Коляна в тот день я так и не дождался, и ушел на кино с братьями Лысковыми. На следующее утро в школе я поинтересовался у друга:

– Ты чего вчера не пришел?

На что он мне ответил:

– Я по телеку тоже классный фильм смотрел. «Богатые тоже плачут» называется.

Да уж, променять культовое кино на дешевое однодневное мексиканское мыло – это талант. Хотя граждане великой ядерной сверхдержавы, в подавляющей своей массе не вылезающие из нищеты, очень сильно возжелали посопереживать заморским сериальным богатеям и массово липли к своим черно-белым экранам.

Зима

Зимой мы могли полдня гонять в хоккей, ползать по сугробам до того, что штаны покрывались снежно-ледяной не сгибающейся корочкой, будто хоккейные вратарские щитки, или сбивать с крыш обильно наросшие сосульки. Мама купила нам с братом в Москве санки, на которых деревянные планочки сидения были приделаны не вдоль, как у всех, а поперек, и считались у нас во дворе жутко крутыми. Катая эти санки по двору, я, Серый и Филипп, забрели в маленький столовский дворик, где вдоль стены, от массивной и мощной вытяжки опускалась огромная сосулина, примерно в пол метра в диаметре.

– Давайте ее собьем, – предложил Филипп, восхитившись ее размерами.

– Давай! Но она такая большая! – ответил ему я.

Недолго раздумывая, Филя поднял из сугроба упавшую сосульку поменьше и, встав на санки, чтобы быть чуток повыше, принялся стучать по сосулище у самого ее основания. Удивительное дело, но она почти тут же отвалилась и грохнулась всей своей льдистой громадиной аккурат на новенькие блатные санки, пробив их насквозь и покорежив алюминиевые полозья, которые вывернулись в стороны сюрреалистическим кругом.

Это был пиздец. Я не думал о том, что эта глыба могла покалечить кого-либо из нас, а то и вовсе убить, а думал о том, что и как я теперь скажу об этом дома? Серый был младшим, с него и спросу ноль, и как с гуся вода, а вот мой зад мог моментально попасть в прицел отцовского ремня, а мозг в мрачную тягучую атмосферу материнского осуждения. Юное очечко сжалось так, что даже иголка бы туда не залезла. Но пока все эти горести еще не обрушились на меня, мы с огромными усилиями вытащили сосульку из искалеченных санок и потолкали ее в наш двор. Потом до самой весны все пацаны нашего дома катались на этой льдине, одни забирались сверху, а другие трудились движущейся силой этого экзотического транспортного средства. Дома мне естественно перепало на орехи. Не так чтобы уж очень сильно, но весьма и весьма неприятно. А санки заняли свое достойное место на помойке, как незыблемое напоминание о бренности всего сущего в этом мире.

Несколько зим подряд особо сознательные граждане заливали нам горку, которая спускалась от овощного через весь двор и упиралась в забор столовки. Автомобили в то самое время еще далеко не везде наследили и в наш двор наведывались не часто. Поэтому мы гоняли с горки достаточно безбоязненно. Обычно, собравшись на старте беспорядочной кучей, мы садились каждый на свое средство передвижения, чаще всего это был кусок фанеры, и с громкими криками и смехом катились вниз. А уже внизу лихорадочно и, стараясь как можно быстрее, вытаскивали свой «поджопник» со льда, так как сверху уже на всей скорости летел Серега Куряшов, прозванный после выхода одноименного фильма Кинг Конгом. Он-то и был самым старшим и крупным у нас во дворе, даже старше Сереги Большого на год или два.

– Конг! Конг! – возбужденно орали пацаны, выкрикивая это как заклинание, точь-в-точь как дикари из фильма, когда призывали чудовище.

Помню чувство своего почти животного страха при виде того, как эта машина неумолимо приближается к финишу, а я все не могу вырвать свою фанерку из общей массы и боюсь, что вот-вот эта херня оторвет мне руки с мясом. Адреналин рвался наружу отовсюду, откуда только мог.

Игры

Летом прямо во дворе на асфальте мы играли в футбол. Воротами нам служили скамейки, точнее проемы под ними, в которые собственно мы и заколачивали круглого кожаного друга. Футбольные баталии разворачивались нешуточные, а свое мастерство мы оттачивали, продираясь через различные препятствия в виде малышей, их мамаш и всего того, что постоянно стояло, валялось или присутствовало во дворе. После чемпионата мира девяностого года некоторые из нас получили футбольные прозвища. Так, например, Саня Шилов стал Шилтоном, но не потому, что он был голкипером, а просто потому что было созвучно. Я временно стал Марадоной, но не, потому что имел выдающиеся футбольные способности, а потому что якобы постоянно симулировал, как это делал великий Диего на полях Италии.

Еще мы играли в «точку», разновидность игры в «триста». Это когда один человек стоит на воротах, а все остальные в одно касания мяча с лета пытаются забить ему гол. Задел мяч подряд больше одного раз, или забил не слета, или вообще промахнулся либо вратарь поймал, становись на его место. Обычно игра велась до пяти очков. Забили тебе пять штук, будь добр подставь на суд зрителя свое очко. А все остальные с чувством, с толком, с расстановкой распинывают тебе его этим самым мячом. Чаще других на этом поприще не везло Генке, его задница постоянно была красной как у макаки. Один раз он даже заплакал, когда ему особенно сильно досталось. Но дети – народ жестокий, и никто не проявил к нему ни капли сочувствия.

В процессе этой игры Женька Меденцев, прозванный Джоном Большим, придумал словечко «Ваяянь», сходное по манере произношения и интонации со знаменитым полунинским «Асисяй». Употреблялось оно в различном контексте, но чаще всего выкрикивалось просто так, как выражение восторга или восхищения.

– Ваяянь! – неслось из всех углов нашего двора, так как словечко моментально перешагнуло за рамки одной отдельно взятой игры.

С мячом существовала еще одна игра – «нагоняло», то есть обычная его чеканка. В один период мы этим занимались с утра и до позднего вечера, ставя личные и дворовые рекорды по количеству повторений. Причем нельзя было ронять мяч на землю, касаться руками или брать его в них. Просто так «нагонять» по очереди было не интересно, поэтому мы делились на две команды и пытались «загнать» друг друга, суммируя общекомандное количество повторений. Не помню точно, но вроде бы у меня рекорд был двести семнадцать повторений без падений мяча на землю.