Алексей Летуновский - Конец света

– Приходи завтра, может чего еще придумается, – предложил он.

– Я уезжаю. Насовсем.

– А, ну, тогда бывай.

Мы обнялись, он был мягким, от него приятно пахло чем-то кальянным. Он ушел писать, фантазировать, слушать, смотреть. Я ушел трезветь, или, возможно продолжать пить. Нет, определенно продолжать пить. Я уже говорил, что в основном и в общем – моя память – это сосредоточение моих загулов, часто – стыдных, редко – теплых и душевно приятных.

Я шел по морозному февральскому вечеру, пил уфимский бальзам и думал, думал, думал. Думал о тех, с кем виделся, о тех, с кем хотел увидеться, о тех, с кем не увижусь больше никогда, а если и увижусь – буду не тем и не таким, да и они будут другими, более думающими, более грустными, что ли. Время идет, как шло и ранее, а мы смотрим друг на друга и не говорим о том, что в общем знаем. В воздухе постоянно витает секрет Полишинеля, но мы предпочитаем молчать о нем, предпочитаем молчать о совместно прожитой памяти.

***

Поэтому я не захотел ждать утра и трезвого стыда за что-то невольно сказанное вслух. Я вышел на трассу и стал ловить машину, но на призыв моего темного образа никто не останавливался. «Надо было хотя бы купить светоотражающие наклейки», – слышалось из потемок разума. Со стороны невидимой тоски. Я выпил еще, допил бальзам до конца, хороший, уфимский бальзам, лег в сугроб и сжался в свою куртку изо всех сил, как в последний раз в жизни.

Что меня ждало на юге? Поиск жилья, работы, поиск счастья, поиск места для быта, для досуга, поиск вдохновения, поиск письма, поиск языка, поиск, поиск, поиск.

«Попрощались, прощание, прощайте» – не унималась тоска. Я посмотрел на темное, забитое выхлопами уральское небо и, как бы невзначай, заплакал. Плакал я недолго. Потом встал, отряхнулся, и на первой же попутке уехал на юг.

***

Трамваи резко остановились. Во всем городе выключился свет. Остановились и рабочие, укладывавшие асфальт, но не из-за электричества. Просто так. На перекур.

Двор уже был заасфальтирован, но одно место оставалось не тронутым. Из под ярко черного огнедышащего асфальта виднелось …ТЯ …ТИ.

Насте с утра не везло. Она проспала и прокляла свое вечернее решение помыть голову утром. Зачесав свои белокурые волосы сухим шампунем, она под стать солнцу за окном оделась в белый короткий топ и джинсы.

Насколько помню, Настя всегда была щуплой и хрупкой девушкой, с прямой спиной и маленькой грудью. Она работала официанткой в сети поп-ресторанов города, однажды даже была моей коллегой, говорила она коротко и по делу. Находясь рядом, она всегда оставляла мне милую улыбку, казавшуюся довольно искренней. Подавая блюда, она закладывала одну руку за спину, мягко говорила «пожалуйста», «приятного аппетита». Мне она нравилась, хотелось видеть ее чаще, не в ресторане, на легкой прогулке, хотелось дышать вместе с ней одним воздухом и говорить о чем-то более важном, чем о составе европейских блюд.

В то утро из-за электричества она не попала в метро и ехала в битком набитой маршрутке в ресторан, где работала уже второй год. Чтобы отвлечься от созерцания пустых почти безжизненных пассажиров, она смотрела видео-расследование о коррупции на своем смартфоне.

Рассказчик призывал выходить на улицы, называл конкретные даты митингов. Даты находились как раз с датой выборов, и Настя, возбужденная интересом, прикидывала в уме, когда сможет выйти на митинг.

Выходных у нее было мало, но ей так хотелось поддержать протест, что аж щекотало в груди и наблюдалась слабость в коленях.

Опоздание не сыграло большой роли. В ресторане не было света. Весь персонал сидел на диванчиках и играл в мафию. Настя спросила у единственной дружной ей официантки – Тани, пойдет ли та на митинг.

– Какой митинг? – ответила Таня.

– Митинг против коррупции власти.

– Ничего о нем не слышала.

Тогда Настя показала видео, на что Таня фыркнула. – П. сам во всем разберется. Ты за кого будешь голосовать?

– Против всех, – ответила Настя.

– А я за П., кто если не он. Нет альтернатив.

– Альтернатива есть всегда.

– Здесь ты не права.

Но Настя и не хотела быть правой. Посмотрев график работы, она расстроилась – на даты митингов стояли ее смены. Она попросила Таню подменить ее, но Таня отказала: – Зачем тебе это? Все равно ничего не изменится.

Свет включился и день прошел в скучном рабочем режиме. Настя заработала полторы тысячи чаевых и перед сном выпила бутылку вина.

Перед датой одного из митингов был свободный день и, застирав рабочие рубашки, Настя направилась в ресторан переговорить с менеджером. – Мне нужен выходной, – сказала она Максиму, невысокому парню с постоянным отрешенным лицом, украшенным очками в черном, он был моложе ее. – Что случилось? – спросил он. И Настя не смогла ничего ответить, кроме: – У меня умерла бабушка.

Казалось бы, сказав правду, ее никто б не осудил, но Настя чувствовала неловкость за свой политический настрой, выделявшийся из нейтрального настроя коллег. Максим отпустил ее на два дня. Насте казалось, что ему всегда было пофиг на своих коллег. Он работал в ресторане только по знакомству с нерусским директором, часто пропадал, не брал трубку. Много гулял с официантками, даже ей предлагал зависнуть. Но Настя была против, Максим не нравился ей, она пугалась его резкости, пугалась его внешнего вида. Постоянно сухой, неразговорчивый, закрытый. Когда он смотрел на нее за работой, ей казалось, что он раздевает ее. Но тем не менее, он не давал раскрыть себя, хоть и держался в стороне, давал поддержку, помощь, холодную, неискреннюю, но хоть какую.

Настал день первого митинга. Настя помылась, для храбрости выпила, нанесла на щеки триколор. Погода была на удивление приветливой, и Настя решила пройти до площади Революционеров пешком. Люди, шедшие ей на встречу жирно всматривались в нее, отчего ей становилось неловко за свой окрас. На площади к назначенному часу было не так много людей. Казалось, что это рядовое собрание общества защиты животных, а не митинг, возможно важнейший в новой истории страны. Люди стояли с флагами и искусно нарисованными плакатами, Настя стояла в стороне и попивала из бутылочки из-под минералки вино. Заводилы не было. Царила мирная атмосфера. Люди стояли кучками, о чем-то мило беседовали. Потом кто-то крикнул «Позор!» и где-то отозвалось: «Позор!» Настя воодушевилась и громко повторила: «Позор!». Прошло немного времени, и на площадь въехала нацгвардия, она рьяно стала отодвигать толпу. Насте стало совсем страшно, она держалась стороной, вся в напряжении. Может, она и хотела быть в первых рядах, может и хотела дать больше активности, но родной, такой родной, такой привычный страх мешал ей сделать первый шаг. Толпа стала кучнее, крики «Позор!», «Позор» раздавались чаще. Силовики хватали одного за другим, наполняли таким образом автозак. Митинг стих в считанные минуты. Большинство собравшихся тупо разошлись. Ушла и Настя.