Искра Сафарова - Не стесняйтесь своих чувств и желаний, другой жизни для них не будет

Мы вместе ходили в консерваторию, на выставки, в рестораны, на каток, в театр, в кино, на танцы, а с субботы на воскресенье ездили всей компанией в Ригу. Я с удовольствием, свободно и легко веселились вместе со всеми. Однажды в этой компании меня увидел Эдвард. Он стал преследовать меня, буквально не давал мне прохода, не отпускал меня ни на шаг, ездил за мной повсюду, как приклеенный и при каждом удобном случае говорил о своей любви. Доказывал мне, что Данька – ловелас, известный волокита, что он меня не любит, что все равно женится на еврейке, что он мне не пара. А мне-то было всё равно, я видела, что была желанной, а самой мне любить ещё никого не хотелось.

Я не делила людей по национальности и религии, тогда мы все были просто советскими, все были воспитанными и свободными. У меня все подружки были из еврейских семей, у меня не было ни к кому антипатии.

Часто и меня принимали за еврейку, ещё в школе, учительница по немецкому языку Злата Израилевна так и называла меня «наша красивая евреечка». Наверно, поэтому и помогла мне на выпускном экзамене, когда я взяла билет, сидела за партой готовилась, она подошла и подсказала мне про причастие (партиципцвай). Кстати, мою первую учительницу звали Эсфира Соломоновна.

Я была похожа на своих подружек и в институте за каждую из них, и за Нонку и за Гретку, на 1-м курсе сдавала физкультуру у разных преподавателей. Нас ещё не различали в лицо, и так как они не могли осилить акробатику, мы этим пользовались. Я тогда была в превосходной форме, стройная, сильная, гибкая, наверно благодаря танцам, которые я танцевала с детства, поэтому без особых усилий выполняла любые упражнения, да и в школе дружила со спортом.

А вот лыжи я не могла сдать ни с первого раза, ни со второго, ни с третьего. Я не умела кататься на лыжах, ведь фактически всё детство жила на юге. Хотя к преподавателю по физкультуре можно было ходить на пересдачу бесконечно, он был очень хорош собой. Вот только снег в Литве быстро таял, трудновато кататься на лыжах, когда утром уходишь по снегу, а возвращаешься уже по лужам. На мое счастье, он оказался неравнодушен ко мне, все заигрывал и словно рентгеном пронизывал насквозь. У него была классическая прибалтийская красота – пышная грива пшеничных волос, железные мышцы, литые мускулы, он был похож на скульптуру спортсмена – культуриста. Бронзовый загар не сходил с его кожи ни зимой, ни летом. Одевался изысканно, прямо образец строгой классики и спортивного стиля, и даже для занятий свои безукоризненные костюмы шил на заказ у лучших портных города. Отличная внешность, красивое телосложение, щегольские костюмы делали его неотразимым, просто красавец и гора мускулов. Мне повезло, и зачет он мне поставил просто так, за красивые глаза. Так и сказал: «За твою красоту. Постарайся научиться ходить на лыжах, хотя бы из-за того, что это модно среди молодежи».

Ради справедливости надо сказать, что преподаватель по латыни поставил нам всем зачет без сдачи, наверное, не хотел слушать наши бредни. Латинский язык может и чудесный для молитв и медиков, но, ни у кого из нас не было способностей к латыни. Я только и помню четыре латинские мудрости: «Vincit omnia veritas» – «Истина всегда победит», «Ors longa, vita brevis» – «Искусство вечно, жизнь коротка», « In vina veritas» – «Истина в вине» и ещё одну «Оmnea mea, mecum porto» – «Всё свое ношу с собой». А от старославянского в памяти осталось одно слово «Погибоша», видимо мы очень боялись погибнуть на экзаменах.

На зимние каникулы мы с Греткой поехали в Ленинград, ей там очень нравился сын одного оперного певца из Мариинки, они были какими-то недальними родственниками, можно сказать он был её кузен. Мы приехали, а его не застали, он тоже куда-то уехал отдыхать, так как и у него были каникулы. Дома осталась только домработница и мы, недолго думая, остановились в его квартире. Я впервые увидела настоящую роскошь. Квартира была из 5 комнат: дорогая мебель, светлые тона, необыкновенные сервизы, изящные лампы, роскошные вазы, наполненные цветами, картины на стенах, книги в шкафах, бронзовые бра – все было подобрано со вкусом. Бросался в глаза белоснежный рояль в центре зала с партитурой какой-то оперы на ажурном пюпитре, царила атмосфера достатка и изысканности.

Разыскали ещё одного Гретиного родственника, он возил нас по городу, водил в рестораны и все предлагал мне остаться в Ленинграде, хотел меня отдать в какой-то акробатический центр, говорил: «У тебя природная сноровка, ты такая ладная, до чего хорошо сложена, я заворожен твоей пластикой, ты такая гибкая, у тебя грация дикой кошки, и в тебе водопад энергии».

Летом на пляже я ловила на себе восторженные взгляды проходящих мимо мужчин. Они разглядывали меня с головы до пят, не скрывали своего восхищения, бросали пылкие взгляды, а на улице мужчины оборачивались вслед. Когда я гуляла с Эдвардом по пляжу, все любовались нами, говорили, что мы потрясающая пара, а ребятня кричала нам в след: «Тарзан и Джейн». Мы были загорелыми до черноты, мне нравилось, когда нами восхищались.

В Питере мы накупили себе самых разных нарядов, а также бессмысленных безделушек, статуэток, сувениров, нужных и ненужных приятных мелочей. Косметику, украшения, бижутерию, новые модные сумочки, – я всегда сорила деньгами. Домой мы возвращались совсем без денег, даже на постель в поезд ни копейки не оставили. Тогда мы с Греткой в вагоне стали выдавать себя за испанок, в то время многих детей из Испании, оставшихся без родителей, брали в русские семьи, люди так и думали, что мы дети испанских республиканцев, погибших в борьбе с фашистами. Мы по-испански ещё знали не так много слов, а знали уже много стишков, вот мы строчки из этих стихов и повторяли – я одну строчку, она – вторую и так все стихотворение, потом другое, получалось, будто мы говорим по-испански. Все пассажиры были к нам внимательны, как будто соревновались между собой, наперебой носили нам разные угощения, чем только нас не кормили, даже носили пиво с раками.

Хорошо, что поезд был Ленинград – Рига, мы вышли в Вильнюсе, нас все провожали, помогали вынести вещи. И вдруг на перроне увидели Греткину маму, разодетую, дородную, холёную. Мы прошли мимо неё, а она кричит нам: «Греточка, доченька, в чем дело? Ты меня не видишь, что такое?» Хорошо пассажирам надо было вернуться в вагон, а то не знаю, как бы мы выкрутились? Да, собственно, могла же она нас, «испанок», взять в свою семью, зря мы так растерялись.

Мы окончили второй курс, компания наша разъехалась по отпускам. Моего отца перевели далеко на Север строить новый город и строительный комбинат. Я не хотела ехать в такую глушь и проводила летние каникулы в Вильнюсе. Эдвард тоже никуда не поехал из-за меня. Гуляла я только с ним, он меня ни с кем больше не отпускал. Мы ходили в клуб профсоюзов, я там посещала танцевальный кружок. Мне не очень нравилось, потому что учили, в основном, литовским народным танцам, латиноамериканским ещё тогда не обучали, их даже запрещали, так как они считались очень сексуальными.