Лев Трутнев - Иметь и не потерять

– Нормально. Помучились, правда, помогать пришлось, но жеребенок – классный!

Дровенюк схватил свою шапку, брошенную на подоконник.

– Посмотрю сейчас, посмотрю!

На глаза Ивану попался зеленый шкаф, куда управляющий прятал свои деловые бумаги и куда они неделю назад закрыли ружье браконьера.

– Что с ружьем, Петр Иванович? – спросил он, все еще в добром душевном настрое.

Дровенюк согнал с губ улыбку и нахлобучил ондатровую шапку на затылок. Он обычно носил ее до лета, хотя и имел густые волосы.

– Отмочил ты, Иван, номер! Такого человека обидел!

– Какого это такого? – Иван насторожился.

– Это же председатель райпотребсоюза, нужный человек.

– Ну и что? Браконьер он, да еще и злостный.

Дровенюк отмахнулся.

– Брось ты это! Ну какой он там злостный? Добыл десяток уток, подумаешь, урон. Их, этих селезней, и надо весной отстреливать, лишние только вредят.

– Да нет, Петр Иванович, не в одних селезнях тут дело. Я его в лесу с компанией встречал, косуль давили.

Дровенюк сгреб бумаги в кучу и понес к шкафу.

– Скажи вот – зачем ты в эти дела лезешь? Пусть его ловят те, кому положено, а мы с тобой выездных лошадей разводить будем.

– Ну нет, так дело не пойдет! О природе сам знаешь, где говорили и записывали.

Дровенюк запер шкаф, сунул ключи в потертый портфель.

– В общем, Иван, что хочешь делай, а ружье этому человеку я вернул. Третьего дня они приезжали ко мне – не могу я конфликтовать с районным начальством. Тут многое завязано, и в том числе с нашей фермой.

– Ясно. – Иван заиграл желваками на скулах. – Но я его все равно достану.

Дровенюк нахмурился.

– Твое дело, только меня туда не втягивай…

«И вправду говорят: рука руку моет, – с сожалением подумал Иван, – выходя вслед за Дровенюком из конторы. – Лоб расшибу, но этого хапугу по охоте все равно поставлю на место. Пусть не радуется…»

Таких кабинетов Володька еще не видел: стены – красное дерево, на полу – не то ковровые дорожки небывалой ширины, не то паласы, в этом он плохо разбирался. Вдоль левой стены – ряды резных шкафов, справа – цветы на причудливых подставках, рядом – стол, тускло блестевший в свете ламп, спрятанных в разрисованном потолке, а за столом – секретарша, девушка лет двадцати, длинноволосая и красивая. Тяжелые цветные портьеры закрывали широкое окно.

– Посидите, – любезно предложила девушка, почти не взглянув на оробевшего Володьку, – Алексей Гаврилович сейчас освободится.

Покосившись на Володькины сапоги – пока еще армейские, она вздохнула и подняла тяжелые ресницы. Володька увидел ее широко распахнутые глаза глубокой синевы и даже дыхание притаил.

– Садимся, – кивнул Митька и прошел к ряду мягких стульев, поставленных у полированной двери с латунной табличкой.

«Директор Бурукин Алексей Гаврилович», – прочел взглядом Володька и не успел присесть, как дверь кабинета распахнулась, и в приемную вышли двое.

– Заходите, – пригласила секретарша.

Володька затопал сапогами следом за Митькой и увидел в длинном кабинете, за длинным столом, к которому примыкал еще один такой же, крупного мужчину в летах. Он откинулся на спинку высокого кресла и смотрел, как входят братья.

Кабинет его был еще роскошнее приемной, но Володька решил, что глазеть по сторонам неприлично, и остановился чуть позади брата.

Митька поздоровался и прошел прямо к столу.

– Кто это? – кивнув на приветствие, спросил Бурукин, показывая рукой на Володьку.

– Это и есть мой брат, о котором говорили.

Лицо у Бурукина подобрело.

– Ну-ну, – с интересом оглядывал он Володьку.

«Конь я ему, что ли, породистый», – с недовольством подумал Володька и, не дождавшись приглашения, смело шагнул к столу.

– Хорош. – Бурукин улыбался. – И силен, видно.

– Морская пехота! – возгордился Митька. – Кого хочешь в бараний рог свернет.

– За начальника постоит, не струсит? – полушутя-полусерьезно задал вопрос Бурукин.

– Вы и сами еще с тремя справитесь, – вырвалось у Володьки.

Бурукин и вовсе повеселел.

– Если бы с десяток годков сбросить. – Увидав у Митьки листок, на котором Володька заранее написал заявление о приеме на работу, Бурукин протянул к нему руку. – Машину хорошо водишь?

– Второй класс у меня. До армии год шоферил и в армии столько же возил заместителя командира части.

– Класс классом. А как с этим? – Бурукин ткнул себя ладонью в шею.

– А никак, – понял его Володька.

– Совсем, что ли?

– Да нет, пробовал – не понравилось.

– У тебя еще все впереди. – Бурукин пробежал глазами заявление. – Язык крепко привязан?

– В нашей породе трепачей не было, – ввернул свое Митька. – По мне можете судить.

– Живешь у брата? – бросив листок на стол, поинтересовался Бурукин.

– Пока у него.

– Почему пока?

– Вы мою Галину знаете, Алексей Гаврилович, – снова вклинился в разговор Митька, – ей даже я иногда мешаю.

– Понятно. – Буруки все смотрел на Володьку изучающе. – Это, допустим, не проблема. Отдельная комната в нашем общежитии пока, думаю, тебя устроит, а там поживем – увидим. – Он ткнул пальцем в клавишу на пульте и крикнул:

– Сергей Иванович!

– Слушаю, Алексей Гаврилович, – раздался отчетливый голос в динамике.

– Сейчас к тебе подойдет Тулупов Владимир, проверь его по профессии. Думаю взять его личным шофером.

– Хорошо, сделаю.

Бурукин выключил пульт.

– Слышали? – Он повернулся к Володьке. – Заявление пока оставьте у меня и пройдите в транспортный цех к начальнику – Фолину Сергею Ивановичу. Он вас проверит по вождению и знанию машины. В общих чертах вы мне подходите, – перешел почему-то на «вы» Бурукин. – Зарплата пока на общих основаниях. Дальше – видно будет. Проводи, – кивнул он Митьке…

– Не подкачай, – напутствовал брата Митька, когда они пошли по территории к транспортному цеху. – Сергей – мужик зацепистый, из мухи слона выдует, если не поглянешься.

Володька осерчал:

– Я вижу, вы здесь все артисты. Тому понравься, этому. Буду делать как могу…

На газонах лежала желтая прошлогодняя листва, остатки заледенелого снега, а дорожки уже просохли. Пахло смолой и березовым листом.

– Здесь у нас хорошо, – хвалился Митька. – Зелени много, порядок кругом, не смотри, что со стружкой дело имеем…

Низкое солнце медленно открывалось. Из недавнего ослепительно-белого пятна проявлялся огненно-красный шар. Свет от него затоплял степь золотисто-прозрачным туманом, скользил через шоссе вдаль, теряясь в зыбких предвечерних далях. Он был почти осязаем. По крайней мере, Митьке казалось, что он чувствует, как свет льется в узкое стекло передней дверцы, слепя ему глаза и согревая бок. И погожий закат, и тихий вечер радовали Митьку, предвещали ему удачу. «Как по заказу! – тешил он себя. – Апрель, а греет по-летнему. Должен быть нерест! Должен! И время подошло, и тепло подходящее. – Митька знал, что основной плес на дальнем озере, разлившимся на десятки километров, еще стоит подо льдом, а прибрежные мелководья, в затишье, оттаяли под ярым весенним солнцем, прогрелись, и к ним неотвратно тянут из подледных глубин щуки, чтобы пополоскаться в теплой воде и выметать икру. – Теперь в Ределях да на Сорочьем рукаве щук не счесть – только не зевай. – Он распалялся, предвкушая удачную рыбалку, и поджимал педаль газа, хотя и знал, что торопиться ему особенно некуда: все равно у озера надо быть лишь к утру. – И на Кривом плесе щука будет, и на Длинном. Только работай! Права тут Галька – в момент можно неплохую деньгу гребануть, сдав частным продовцам рыбу. И Гаврилович будет доволен – любит он фаршированную щучку смаковать…»