Лев Трутнев - Иметь и не потерять

Слабо шумел в голых еще деревьях верховой ветер, а понизу стелилась чуткая тишина, и Митька двигался от дерева к дереву, от куста к кусту, не забывая при этом зорко глядеть по сторонам и прислушиваться. Нужно было не только ориентироваться, держать правильное направление, но и предупредить возможную встречу с другими людьми: рыбинспекцией ли или с такими же, как он – браконьерами. И то, и другое не предвещало ничего хорошего.

У одного из кустов, совсем рядом, сорвался куропач, оглушительно загремел крыльями, захохотал по-петушиному, и Митька резко качнулся к ближней березе, долго напрягал слух, приглушая волнение, но кроме обычных и знакомых звуков ничего не уловил и, поправив на спине рюкзак, двинулся дальше, машинально перекинув острогу в правую руку…

По тому, как стало свежее и усилился ветер, Митька понял, что близко край леса, и остановился. Ровное и темное пространство между лесом и озером встало впереди него, и Митька, таясь за кустом ивняка, снова долго вглядывался и вслушивался в приозерье. Ничего не заметив подозрительного и не уловив никаких посторонних звуков, он напружинился и ходко, в напор, побежал, держа в душе холодок страха. Всегда, пересекая это неширокое, метров в триста, пространство, Митька спонтанно ожидал, что вот-вот ударит в спину свет внезапно включенных фар, вырвет его из спасительницы-темноты и придавит к земле. Но все обошлось и на этот раз. Замирая и задыхаясь, Митька благополучно достиг береговых камышей и, войдя в них, остановился, чтобы отдышаться.

Несмотря на суровую зиму с метелями и напористой поземкой, сугробы в зарослях уже съело теплом, и камыши стояли довольно плотно и высоко, надежно прикрывая Митьку. Подняв голенища болотных сапог, он тихо двинулся по первому мелководью, не хлюпая и не плескаясь. Неплохо зная всю ближнюю сеть прибрежных плесов, Митька все же старался твердо определиться в знакомых ориентирах, иначе можно было заблудиться в этой сложной путанице камыша и воды, выйти на глубину или на оттаявший зыбун с вязкой няшей и не вернуться.

Было безветренно. Даже теплый воздух с берега не тянулся к ледовому простору основного плеса. Во всяком случае, Митька его не ощущал, двигаясь размеренно и неторопливо.

Долгая протока, похожая на узкую щель в сплошной стене камыша, привела его к довольно обширному водному пространству со старой ондатровой хаткой на краю камышового уреза, темному и грозному в неясном освещении. «Вроде Сорочий рукав? – прикинул он и, пройдя еще метров пятьдесят, отмечая глубину, остановился. – Точно! Сорочий. Если забрать влево – выйдешь к «морю», на забереги, там сейчас метра два воды будет, а вправо нужные разливы пойдут. – Митька прошел к хатке и, раздав ее сухой и теплый верх, разместился на нем. – Тут можно и перекусить, и зорьку выждать, – отметил он с удовольствием. – Похоже, что по плесу еще никто не шарился, иначе бы эту хатку разворотили, и если погода не подведет, будет богатая рыбалка…»

Все его тревоги остались на берегу, за широким окаемом камышовых зарослей, и ничто теперь Митьку не волновало. Он слился с этим спокойным и вечным миром большого озера. Слился телом и душой, но от мыслей не отмахнешься. Волей-неволей они увели Митьку к недавним событиям. Ему вспомнилась деревня, встреча младшего брата, разговоры. «Иван все гнет меня из-за того, что я подсел на мебель, деньгу кую поверх зарплаты, и матери эти дела не нравятся, хотя больше все из-за Маши сердится. А та сама виновата: я при ней почти всегда ходил на работу без завтрака, и в квартире постоянно не прибиралось. Ребенок только и был для нее светом в окне, а я так – деньгоносец. На Володьку теперь только и надежда – все поддержит при случае, и будет кому душу открыть, если что, а то все один и один, как перст». – Митька лег на спину и вытянул ноги – сапоги до воды не доставали, и он прикрыл глаза. В памяти вдруг нарисовался маленький, едва сидящий в кроватке сынишка, и задрожало что-то у него в груди. Митька даже вздрогнул и поднял веки. В бездонности темного неба спокойно искрился густой росплеск звезд. И Митьке показалось, что в этой бескрайней пустоте он остался один на один среди неподдающейся разуму вечности, и сердце ему тиснула непонятная тоска. Митька даже головой встряхнул, пытаясь прогнать эту налетную тревогу. «Вот ведь куда повернулось! – не то в удивлении, не то с сожалением отметил он. – Настроился на рыбалку, и на тебе – сойка в воробьином гнезде. Чеши затылок, гони дрожь по телу, казнись… Путаемся мы там у себя, что мыши в норках, бьемся за что-то, горим, а здесь вот все сбалансировано и налажено, гляди и разумей, тяни душу к этой высоте…»

Далекий гусиный гогот встряхнул Митьку, и он очнулся от дремы, сразу почувствовав, как все его существо охватывает знакомая дрожь. Душа его не то замерла в радостном ожидании чего-то необычного, эффектного, не то, в миг, оставила тело, вознесшись на некую высоту, и Митька застыл в налетном страхе, как бы боясь ее потерять, лежал некоторое время неподвижно, медленно поворачивая глаза с одной стороны на другую. Над ним с легким шумом и кряканьем пронеслись утки, рассекая воздух с такой силой, что слабый его всплеск опахнул Митьке лицо.

– Начинается! – как выдохнул он и сел, оглядываясь.

Стало заметно светать. Различались и метелки стоявших рядом камышей, и контуры зарослей, окаймляющих плес, и зигзаги его рукавов у дальней кромки. «Перво-наперво надо поесть, – мысленно скомандовал сам себе Митька, – позже некогда будет, а без заправки ноги к вечеру не потянешь…» Он наклонился к воде и помыл лицо. Стало и спокойнее и свежее…

Пока Митька подкреплялся плотной едой, побелело небо. Краснота поплыла по его окоему, окрашивая легким багрянцем верхушки камышей, потянулись долгие отсветы по поверхности плеса, упираясь разводьями в тени от плотных зарослей. Неясные звуки проснувшегося озера тронули слух. «Пора!» – как выстрелилось у Митьки в сознании. Он упрятал в рюкзак контейнер с едой, прихваченной на весь день, и, захватив с собой пустой мешок из дерматина да острогу, медленно двинулся по плесу. Вода, тихая и сонная, омывая скользкие голенища сапог, доходила ему до колен.

Едва Митька сделал с десяток шагов, как из старой осочки темным призраком стрельнула метрах в трех первая щука и пошла почти по поверхности, оставляя легкие разводы волн на мелководье.

Митька слегка вздрогнул от какого-то внутреннего толчка, но не стал торопиться. Он спокойно засек, где рыба затаилась, и, подняв острогу, стал подкрадываться. Слышалось, как кругом булькают и плескаются вышедшие на нерест щуки, и та, к которой Митька крался, возилась потихоньку, пуская окружья слабеньких волн. И почти сразу же он увидел ее длинное тело. Тихий, вкрадчивый шаг, еще один, еще… Ударил Митька точно: чуть ниже головы – и, не выпуская древка, налег, чувствуя, как во взбаламученной воде бьется в агонии рыба. Он даже представил мельком, как из нее, умирающей, выходит в воду икра, и рывком поднял острогу.