Евгений Имиш - От Затона до Увека

Действительно, с какого-то возраста, это стало моим спасительным средством приводить бешенную Тигрицу в чувство. Едва она хваталась за лыжную палку, клюшку или табуретку, я брал чашку и простирал ее над полом или замахивался на стену. Это производило на Тигрицу магический эффект. Скованная невидимой силой, она бессильно рычала и скалилась, но пока я не ставил посуду на место, не могла даже пошевелится.

Сейчас мне подумалось, что, повзрослев, я нашел новое средство ее укрощать – я сам превратился в такую чашку.

Когда я перезвонил Тигрице, она запыхавшимся голосом сообщила, что на Украину невозможны никакие быстрые переводы. Только почтовые. – Это месяц будет идти, я не буду посылать, иди к Лидии Михайловне, сыночек, не переживай, я тут поспрошу, может Лена поедет или еще кто-нибудь, и привезут деньги, или я сама скоро приеду, отпрошусь на работе… – теперь она сладко лепетала, создавая невозможные вибрации на слове «сыночек». Меня снова всего передернуло, но уже как-то иначе. И на этот раз, я бросил трубку, не сказав ни слова.

После промозглой ночи, проведенной в бегстве от морского ветра, первым делом хотелось где-нибудь выспаться. На местечко я набрел по дороге из «Пошты», чертыхаясь и проклиная крымский июнь, днем вынуждающий прятаться от двух противоположных напастей – от прохладного дыхания моря и начинающего шпарить солнца – от которых на пляже, казалось, можно одновременно получить и воспаление легких и солнечный ожог. Местечко такое подобралось в парке (парк Литфонда) где, помимо, хвойных чертогов и прочего разнообразного леса, приглянулись мне лавровые кусты. Жесткие и плотные, словно железные клети, идущие вдоль сумеречных дорожек и образовывающие лабиринты вокруг деревьев. Вряд ли кому-нибудь пришло в голову продираться сквозь эти брустверы из лаврушки, и поэтому чувствовал я в них себя надежно спрятавшимся поросенком. Слушал, как сморкаются птички, дышал попеременно хвоей и морем, и, уютно пригревшись, опять належал такой лихости, что, выспавшись, придумал наняться на рыболовецкую шхуну, искренне удивляясь – как это, увидев море, я сразу не подумал об этом? Вышел между палаток пиццы, в одну из расщелин, что ведет из парка на набережную и, осматриваясь с новым очарованием, принялся искать причал. Было ветрено и солнечно, море походило на рифленую крышу из синего металла – темное и непроницаемое, в каждой своей подвижной выемке резко очерченное. Спиной к нему стоял негр. Он стоял над лотком с сувенирами, не шелохнувшись, столбиком и, запрокидывал голову, будто подставляет свое черное лицо солнцу. Негритянские губы его, обиженно пухлые, создавали впечатление обреченности и поэтому казалось, что он прикован к лотку. Я пялился на него и даже обошел его полукругом, словно пытаясь разглядеть его колодки и цепи, но он продолжал смотреть в небо, скорбно сомкнув свои «пельмешки». Вот запомнился мне тот негр, он тогда постоянно так стоял. А я пошел дальше, кокетливо приподнимал ворот куртки и, поглядывая на одиноких девушек, помню отметил, что интерес вызывают во мне все. Вот буквально все без исключения. Вне зависимости от возраста и красивости. Когда я шел, например, вдоль какого-то пансионата, за решеткой которого блестел хромированными лестницами бассейн, и на лужайках были разбросаны белоснежные шезлонги, а в это время передо мной переваливалась с боку на бок толстушка, завернутая в кофту на порео, и с такой мощной спиной, что об нее хотелось чеканить мяч, меня вдруг остро потянуло обхватить эту толстушку, подобно столбу на Механичке (помните, я занимался на Механичке статикой?), и, приподняв, нести ее до самого причала, хохоча и балагуря и, вызывая в ней благодарность и восхищение. Ведь, наверняка, никто ее никуда не может отнести. А я бы смог. После того, как я накинул вес на еще сохранившиеся мышцы, силищу я чувствовал неимоверную. Правда, я не понимал тогда – нахрена мне это надо? Но, уже дня через два, вполне себе понимал – пожрать, поспать, перевести дух в уютном девичьем гнездышке.

Моряком-рыболовом меня не взяли. На причале меня встретила жизнерадостная компания мамочек с детьми, сонм хохочущих над ними чаек и низенький баркас, как маятник раскачивающийся автомобильной фарой, приваренной к ржавой рубке. Небольшой пяточек его палубы напоминал мне поддон под токарным станком, в котором образовывалась черная каша из машинного масла, стружки и обломков резцов. Только цвет был другой и состав, а соответственно и кашу на этом поддоне я бы назвал по-другому, скажем – лагман. Лагман из петель канатов, мятых ведерок, цепей и мелкой рыбешки, густо заправленный рыбьей слизью и водорослями. Воняло это месиво, как тысяча бочек с протухшей селедкой. По нему хлюпали резиновыми сапогами два квадратных мужичка в засаленных галифе и брезентовых куртках, и с такими лицами, что мне тут же припомнилась еще одна моя работа – до «плена» был период, я подвязался грузчиком в продуктовом – там на дебаркадере (таким красивым и, как мне казалось морским словом мы называли площадку для разгрузки) мои вечно пьяные коллеги-грузчики имели такие лица. Бывалых моряков, оказалось. Недаром все-таки – «дебаркадер».

Протиснувшись меж щебечущих мамочек, я, конечно, не сдержался.

– Эй на шхуне! Капитан! Юнгой возьмете? – залихватски закричал я в ветер.

Один из рыбаков мельком на меня глянул и продолжил копошиться в «поддоне», добирая по углам рыбу. Должно быть, он решил, что это не им кричат. Тогда я перешел на обычный тон.

– Командир! Эй слышь! Вы че вдвоем трудитесь? – я махнул, приглашая поговорить. Мужичок, наконец, откликнулся, подошел к борту и придавил меня тяжелым хмельным взглядом.

– Работу ищу. Не возьмете кем-нибудь там, помощником, подсобником, как там? – спросил я, начиная понимать, что «юнга», в данном случае, звучит совсем прямо какой-то насмешкой.

– Мы не решаем, – угрюмо ответил дядька – У нас владелец есть. Он набирает. Но вряд ли. Опыт есть?

– В смысле? Работы на этом… – я кивнул на баркас и, не найдя слова, поправился, – На море?

– Да хоть на реке. Речной флот тоже сойдет.

– А. Такого нету, – скривился я и, глотая шутку про то, что работы на дебаркадере, по-моему, достаточно для такого корыта, разочарованным взглядом окинул бухту.

Удивительно, но мне не пришлось больше ночевать под открытым небом. Надо сказать, что в таких случаях мне всегда везло. И с тюрьмой, когда меня миновали этапы и разные ультракрасные или ультра-черные зоны. Да, и раньше. Вспоминается мне еще одно бродяжничество моей юности, в Саратове, в городе детства моей мамы, куда я ездил к бабушке на дачу. В один из таких приездов, будучи уже довольно взрослым, лет пятнадцати или шестнадцати, я поругался с бабушкой, получил деньги на обратный билет и потратил их, добираясь до вокзала. Не буду останавливаться на том приключении подробно, оно тоже было славным и увлекательным, и даже, в некотором смысле, громким, потому что тогда я был объявлен во всесоюзный розыск, как потерявшийся мальчик, и моими фотками были оклеены все улицы (круто, правда?). Скажу только, что, пустившись скитаться по летнему Саратову, первые дня два я чувствовал похожее отчаянье. Помню, стояло невыносимое пекло, просто тропический зной, льющийся из раскаленного жерла, и я бесцельно влачился по одной из улиц, изнывая от усталости и жары. Еще не обвыкшись со своим положением, не найдя укромных уголков для сна и удобных магазинов для кражи продуктов, я уже прилично намучился и довольно натурально изображал раненого бойца – заплетался ногами и смотрел исподлобья умирающим взглядом. Шел я такой вдоль частных домов, может какой-нибудь Большой Горной или Затонской, вспаханным асфальтом, мимо дворовых ворот и бревенчатых стен, и должно быть, по своей истерической натуре, думал, что пришел мне конец и сгину я в рассвете лет, и бабка моя сволочь, каких свет не видывал. Ну и все в таком духе. Отложился тот эпизод в памяти очень романтично, словно кадр из вестерна. Кто-то окликнул меня, – Эй пацан! – Я обернулся и увидел лысого мужичка, сидящего у забора на корточках и, кажется, даже в пиджаке на голое тело, напоминающего мне теперь Спицу, каталу с Бутырки. – Подь сюда! – махнул он своей костлявой клешней и протянул десять рублей (десять рублей! Это сумасшедшие деньги, если кто помнит). – Сбегай, что ли, за пивом, – сказал он и сплюнул сквозь зубы.