Павел Опанасенко - 33 – несчастье? Карибский кризис

Оказалось, я звонил многим, причем, разговоры длились, судя по отчету, совсем недолго. Пару минут, не больше. А вот с Машей, с моим хорошим другом из Москвы, мы проговорили около десяти минут, если верить телефонному отчету.

Я посмотрел на часы – 6.20. Надеясь, что Маша уже не спит, я набрал ее номер.

Телефон долго не брали, но когда Маша ответила, первое, что я услышал, был смех и вопрос: «С тобой все в порядке?»

– А почему со мной должно быть что-то не в порядке? Ах да, карточку вот зарплатную посеял, а так все хорошо, – ответил я. – Слушай, я твоего смс не понял. Какой герой, и причем тут игрушечный меч?

– А ты что, ничего не помнишь? – спросила Маша.

– Нет, – ответил я. – Помню, в баре был, потом по улице шел. Я, кажется, тебе вчера звонил?

– Конечно, звонил, ты вчера такое мне рассказал, я чуть со смеху и ужаса не умерла.

И тут Маша принялась рассказывать в цветах и красках, что же вчера со мной приключилось на самом деле.

– Так, уже становится интересно, – сказал Вася, делая очередной глоток напитка. – Ты что же, так напился, что ничего не помнил, где был и что делал?

– Да, Вася, именно так, так что дальнейший рассказ буду вести от своего имени, но со слов «телефонного очевидца Маши».

Итак, помнишь, я рассказывал, что вышел из паба, потом шел по улице и очутился дома. Оказывается, на самом деле все было не совсем так. Режим «накидался» сделал свое грязное дело и перебросил меня сразу в утро, а ночка-то прошла куда интересней.

Выйдя из паба, я намеревался найти своего друга Кирилла, он вел праздничную программу в кафе по соседству. Но дикие вопли толпы, стоящей на входе в паб, остановили меня.

Ярко накрашенная девушка яростно кричала. Толпа парней вокруг нее накинулась на меня, толкала в плечи и грозилась морально и физически покалечить. Я с недоумением смотрел на них, пытаясь прояснить столь яростное рвение меня уничтожить. Выслушав невероятное количество оскорблений в свой адрес и выдержав десятки провокационных тычков в грудь с подачей «ты че, охренел?!» – я все-таки дождался ответа на вопрос, в чем меня обвиняют.

Оказывается, по показаниям милой дико орущей дамы, я ухватил ее за мягкое место, когда выходил из паба, а агрессивные молодчики заступились за честь дамы.

В состоянии «накидался» я, видимо, становлюсь очень рассудительным и бесстрашным. Потому как, вместо драки или бегства, я сделал следующее. Вежливо, я бы даже сказал, очень вежливо и учтиво я попросил дать мне оправдательное слово.

– Сударыня, – сказал я. – Да, вы не ослышались, сударыня, если я какими-то своими действиями или словами причинил вам неприятности, чего я, к сожалению, не помню, прошу принять мои глубочайшие извинения, – я кивнул, после чего сделал театральный реверанс.

Толпа несколько секунд пребывала в молчании, после чего снова взорвалась возмущением, требуя моей крови и линчевания. Вытянув шеи и брызжа слюной, молодчики походили на самцов горилл в брачный период. Больше других вопила оскорблённая сударыня.

Поняв, что диалога не получится, и вот-вот разразится трагедия с возможным летальным исходом, я спросил:

– Господа, вы ведь все равно будете меня сейчас бить, так дайте же мне минуту.

Говорил я спокойно, а у самого внутри все дрожало от волнения. Племя каннибалов, понимая, что деваться мне некуда, снисходительно приняло мое пожелание с криками.

– Давай, давай, сейчас мы тебя ушатаем!

Я медленно отошел на три шага назад, медленно снял пальто, аккуратно свернул его и положил на сумку, затем также медленно начал расстегивать и снимать рубашку.

– Э, ты нахрена раздеваешься?! – завопила толпа. – Ты чё рубашку-то снимаешь, урод?!

На что последовал незамедлительный ответ с моей стороны:

– Я не хочу запачкать свою новую итальянскую рубашку вашей кровью…

И вот в таком виде, с голым торсом, я отошел на середину пешеходной дорожки ведущей к пабу.

– Господа, если вы будете драться со мной по одному, то даю слово, я даже не заявлю на вас в полицию.

– Нет! – кричала толпа. – Мы тебя, мудака, сейчас уроем! – и медленно, с опаской, начала приближаться ко мне.

– Стоять! – сказал я, выставив вперед правую руку. – Вижу, честного поединка у нас не получится. Тогда придется применить это. Настало время икс, время появления в нашем уличном спектакле козырного туза из рукава.

Пристально смотря на приближающихся крикунов, я подошел к своему лежащему на газоне портфелю и вытащил за рукоятку меч. Взмахнув им в воздухе, я быстро отскочил в сторону.

Нападающие, явно неожидавшие такого маневра, остолбенели. Перед ними стоял человек под каплями осеннего дождя, по пояс голый, с мечом в руке и с лицом гладиатора, идущего на смерть.

Как актер в греческом театре, почувствовав, что первый акт удался, я усилил его кровожадной репликой.

– Первому, кто сунется, я отрублю голову, остальным буду рубить ноги и руки!

Медленно пятясь назад по аллее, я крепко сжимал меч и кулак, все тело было напряжено, как струна. Свет фонарей, как свет факелов на арене Колизея, освещал мой голый торс. Я так сильно сжал зубы и сдвинул брови, что лицо превратилось в камень с застывшей на нем злобной улыбкой.

«Только бы не зашли со спины», – эта мысль барабанила вместе с биением сердца.

В начале пути от паба нападавших было то ли шесть, то ли восемь (это по рассказам Маши), по мере моего медленного отступления вглубь аллеи их становилось все меньше и меньше. Четыре, три, два, один. Они уходили со словами: «Пойдемте, он сумасшедший, отморозок какой-то».

Я же старался играть роль до конца, пока аллея не кончилась, а из преследователей остался только один человек. С ним мы и вступили в примирительный диалог.

– Слышь, парень, хорош, мы тебя не тронем. Все поняли, что ты псих, пойдем, оденешься.

Я засунул меч за спину в джинсы, чтобы мой фокус не раскрылся, и подошел к парламентеру.

– Смотри, если ты меня обманул, – сказал я и пристально посмотрел переговорщику в глаза.

– Нет! Нет! – замахал руками тот. – Всё, мир!

Мы вернулись к пабу, парламентёр помог мне одеться. Я накинул рубашку поверх меча, старался все делать равнодушно, не торопясь, а сердце тем временем продолжало бешено барабанить в груди.

Датчик адреналина зашкаливал по всем показателям. Руки тряслись, ноги тоже, но внешне казалось, что я – сама невозмутимость. Я попытался застегнуть пуговицу на рубашке, но пальцы предательски не слушались, решил идти нараспашку. На меня накинули пальто, дали в руку сумку, и со словами: «Давай, парень, иди домой», мы распрощались с ночными зрителями.

Чувствуя, что победил, я, не удержавшись от эпической фразы, обернулся и, выставив вперед правую руку с вытянутым указательным пальцем, сказал: