Е. Е. - Жил-был стол… Совсем другие истории

Я ещё раз окинул взглядом всё вокруг. Как сказать ему, что он ошибся? Номером телефона? Улицей? Наверное, городом? А может, и целой эпохой?! Что корова, Москва, июньское утро, суббота и адвокат, то есть я, – никак не совместимые вещи?!

Но… была Ольга. Она что-то знала об этой поездке. Ждала её. Собирала меня. Знала, что мне нужны будут деньги…

Я ещё раз заглянул в кузов. Там, за ногами коровы, узловатыми такими, крепкими, в большой клетке были два поросёнка. Розовые с чёрным.

– А это что? – спросил я.

– Это? Так порося вже… Сергей Сергеичу сказав, шо ви больше далы… так от вот.

– Вы из Беларуси?

– Нии. З Украйны.

– Понятно. Ну, я тоже хохол наполовину.

Сергей Сергеевич, значит… Что-то смутное… седой такой… крепкий… в баре… и там же я деньги выронил, да?! Кто-то помог собрать… но это уже не при нём…

Корова повернула голову, и наши глаза встретились. Её – глупые и добрые. И мои – наверное, тупые и уставшие.

Когда-то давно я два года жил в деревне у деда. На Украине как раз. У него тоже была телушка. Совсем молодая. Даже рогов толком не было. Помню, она стоит в саду. Под белым наливом. Лето. Самое начало. А я кормлю её зефиром в шоколаде. Достаю из коробки и кормлю. У неё длинный шершавый язык и холодный сопливый нос. Но он не вызывает никакой неприязни. Зефир передали родители с посылкой. А я весь скормил. Ну не знал я – московский мальчик из вполне себе обеспеченной семьи, – что здесь, в глубине Малороссии, это не просто дефицит. Это – роскошь! Вот досталось мне… Зато я помню её глаза. Никогда с тех пор и до сегодняшнего утра мне как-то не довелось заглянуть корове в глаза. А у них у всех они – глубокие, печальные. Как будто постигли недоступную иным правду жизни. Такие глаза бывают у моих друзей-евреев, когда заходит разговор о национальном вопросе, о том, кто виноват, что всё так плохо… или о том, в чём смысл жизни.

И вот, спустя двадцать пять лет, я снова встречаюсь взглядом с коровой. И снова этот взгляд – очень теплый. Успокаивал. Говорил, что в том, что происходит, есть какой-то смысл. Очень важный.

– Корова правда хороша. Документы принэсти? Будэтэ бачить?

– Нет, – я ещё раз хлопаю по борту. Корова дергает ухом и отворачивается. Поросята похрюкивают. Зоопарк какой-то. Какие документы? Мне бы понять, зачем всё это? Почему – именно мне?! И куда это везти?! А он про документы… Я даже примерно не знаю, как они выглядят-то!

Выручает звонок телефона. Правда, совершенно незнакомый номер.

– Да?

– Доброе утро. Как ощущения?

– Доброе… Ничего так. Могло бы и получше быть.

А вот голос знакомый. Мужской. Сильный, густой. И смутно – лицо его хозяина, тяжёлое, загорелое, с крупными морщинами. Смеётся. И улыбка хорошая. Хотя и снисходительная.

Он смеялся вчера, откидываясь к барной стойке.

– Так всё же?! Корова? Или рубашка? А? Ну ты и живешь!

И похлопывал меня по плечу. И я сам над собой смеялся – так глупо выглядел этот мой рассказ. Смеялся и ощущал, какой же уже пьяный: лицо горит, слова вроде и движутся, но я сам понимаю, как их много, как они спотыкаются, как уводят мою мысль в сторону. И как неубедителен весь это мой рассказ – про обиды, проблемы. Про жизнь. Всё ведь на самом деле так легко.

– Ну и что? – говорю. – Мне всего-то три дня нужно. Это не проблема. Вот в понедельник… сегодня пятница?.. Суббота… Да, в понедельник всё и сделаю.

– Почему так долго? Три дня?

И я очень доходчиво, хотя наверняка путано и сложно, рассказываю. Про какие-то там эксперименты-исследования. О которых прочел в Men’s Health… или ещё где-то? Про наши желания, клятвы… Суть, в общем, в том, что если мы не приступим к осуществлению задуманного в течение семидесяти двух часов, то уже не приступим никогда.

– Ну что? Не передумал?

Я долго молчу. О чём я должен передумать?.. Видимо, он как-то не так понимает эту паузу, потому что говорит:

– Знаешь, а я рад. Ты молодец. Корова, кстати, хорошая.

И этот о корове. Мне, наверное, уже без всяких там документов нужно поверить, что она хорошая, и смириться с тем, что сегодня все будут о ней говорить… Хотя… корова?! Точно! У него же я и купил!

Он сказал:

– Зачем ждать? У тебя и корова, и с рубашкой разбираться надо. И ещё что-нибудь случится. Завтра?!

– Завтра… что?

– Завтра корову и верни. Я тебе привезу.

Чушь, конечно. Но я смеюсь и отдаю деньги. Как раз пятьдесят тысяч… Ну и пусть, думаю, меня кинут. Я кидаю, пусть и меня кинут теперь, хотя бы я об этом догадываюсь. Всё равно – какое-то облегчение. Какая-то справедливость в этом есть… Мне бы ещё от остальных избавиться… Лох ты, лох… Я оглядываю зал. Все они тут такие – кидалы и лохи. Только постоянно меняются местами… Почему всё так отвратительно в этой жизни?!

А потом я встречаюсь глазами с Сергеем Сергеевичем. А вот он не кинет. Он – серьёзен. Неужели всё это будет?

– Будет. Конечно, будет. Завтра в девять будет у тебя корова. Готовься.

– Обязательно.

– Может, тогда хватит на сегодня? – он кивает на стакан, который я никак не выпущу из руки.

– Да… сейчас… Вас вот провожу… потом чашку кофе и домой… Завтра? Утром?

– Да. В девять.

Он кивает бармену:

– На мой счет.

Направляется к выходу. Я хочу его проводить. Только бы вот не упасть, сука.

Да. И я отдал деньги. Но не помню. Хотя, конечно, отдал. Иначе откуда это всё?

– Ты доедешь – перезвони всё же.

– Да. Конечно.

– Ну, удачи тебе.

А что же я ему про корову-то говорил? А?!… Что, если бы знал, никогда этих денег не взял бы… Да! Точно! Она продала корову!!! Это она уже потом рассказала. Когда уже вышли после приговора, стояли за углом здания суда.

И она рассказывала. Всё держала в руках конверт – такой, уже изрядно замызганный, но толстый. Перехваченный резинкой. Говорила, что они с мужем корову продали. Машину какую-то, старенькую шестерку, ещё что-то. Ещё что-то заняли, и всё равно не хватало. Хорошо, половину дал кто-то из местных, как я понял – бывший председатель их колхоза. Ну, тоже, наверное, правдами и неправдами скупил там все паи – что ж теперь с барского-то плеча не бросить?! Взаймы же, небось? Говорила она это всё мне, но вроде как и сыну. Долго, сбивчиво. Тыча его в грудь, какой он обалдуй, и тряся этим конвертом. Так она и обращалась – то ко мне, то к нему. Ещё что-то рассказывала про жизнь раньше. Как муж был агрономом. Как всё хорошо было. Уважаемая семья. Всё у них есть. Как сын сразу после школы поступил в институт. Да что-то там с кем-то связался… как я понял, какие-то спекуляции, не то театральными билетами, не то кроссовками. Или и тем и другим. А в восемьдесят пятом с этим было ещё очень строго. Так оно как-то всё и пошло дальше – хуже и хуже.