Ольга Куранова - #ЛитФак. Лучшие тексты первого сезона

Возвращаясь мысленно к своей юности, понимаю, что была несправедлива к Адини едва ли не больше, чем остальные институтки – к Олле. Воскрешаю в памяти ее внешность, перед взором возникают ее широкие круглые плечи, глаза навыкате и гордый рот. В ней было что-то, что создавало непреодолимую пропасть между ней и институтками и делало Адини истинной дочерью своих родителей и настоящей сестрой Олле. Сейчас я вижу их обеих будто бы осиянными солнцем и золотом.

Пробегаю глазами по написанному и вновь ощущаю себя той девочкой, которую привезли из Малороссии в холодный Петербург. Мне становится жаль ее и других таких же девочек – избалованных или скромных, хорошеньких девиц или нескладных подросточек, волей случая собранных в институте со всех концов нашей необъятной родины.

Я так и не сумела понять, зачем нас держали в такой близости к императорской семье. Возможно, это было призвано взращивать в нас гордость и стремление совершенствовать самих себя, но скорее это побуждало нас приносить любовь к короне всюду, куда бы мы ни приходили, передавать ее нашим родичам, нашим мужьям, нашим детям. Эта любовь застилала глаза моим подругам всю жизнь.

Я осознаю абсурдность нашего положения. Мы жили почти впроголодь, хотя maman внимательно следила за деятельностью экономов и не допускала вопиющих безобразий, о каких к нам доходили слухи из Смольного или из Патриотического. Мы мерзли, и с сим обстоятельством даже maman ничего не могла поделать и, подозреваю, втайне страдала, как и мы. Большая часть классных дам были черствы; значительное количество учителей страдали недугом скудоумия. Но после встреч с императорской фамилией мы забывали о житейских невзгодах и чувствовали себя едва ли не избранными. Полагаю, я имею полное право сказать, что воспоминания об императоре с императрицей так и остались самыми яркими и светлыми мгновениями жизни многих воспитанниц Екатерининского.

Нам демонстрировали лучшее, что имелось в нашей стране в те времена, и мы, несмотря на робость, стеснение и даже благоговение, воспринимали это как должное. Мы совершенно не задумывались об обратной стороне этого блеска, о том, за счет чего процветала императорская семья, имея неоценимую возможность подавать пример истинного человеческого достоинства и прочих добродетелей. Мы были будто бы лошадками с глазами, плотно прикрытыми шорами.

Познакомившись через Георгия с моим будущим мужем, я, даже не задумываясь пока о замужестве, впитала в себя его поразительные идеи. Он часто бывал у Белинского и сочувствовал почвенникам, хотя не набрался смелости причислить себя к ним. Мой муж помог мне увидеть истинное плачевное положение в России.

Однако в моем сознании мирно уживались две ипостаси сурового императора Николая I. Даже сейчас, когда правит его внук Александр III, на сердце у меня становится теплее, когда я думаю об этом исполине, который водил нас по Зимнему, показывая детям «свою хатку». Но меня совершенно не удивляло то, что этот же человек держал всю страну в ежовых рукавицах, вытягивая из нее жизненные соки, как выражался мой муж.

Думаю, мы с Арсением были оба по-своему правы. Сожалею о том, что Николай I смотрел на подданных суровым оловянным взглядом, а не по-отцовски тепло, как на нас, институток. Возможно, тогда бы вся страна любила его по-детски отчаянно, а не только те, кто лично был им обласкан.

– Руку круглее, Алекс. Как будто держишь яблоко. Вот так…

Учиться надо долго и вдумчиво – она всегда говорила это детям. Только с годами, только через слёзы и отвращение, через стёртые пальцы и часы за инструментом появляются мысль и любовь – разве что ученик не гений. Сашка был не гений. Но он был фантастически упёртый, амбициозный звездолов, и Клара Игоревна часто вздыхала в учительской:

– Был бы помладше, взяла б на Чайковского.

– Так сейчас бери, – не без зависти советовали коллеги.

– Мало времени, – морщилась Клара. – Не успеть подготовиться.

К зиме об этих разговорах прознал сам Саша.

– Клара Игоревна, давайте поедем на Чайковского в будущем году. Я смогу!

– Туда тренируются годами, Алекс. Ты без году неделя знаком с инструментом!

Саша мрачнел, умолкал, приставал снова, но Клара была достаточно мудра, чтобы не поддаваться рыжекудрому обаянию. А в остальном всё шло отлично: они одолели элегию Металлиди и «Ариэтту» Скултэ, Санёк освоил вибрато, и звук стал удивительно живым. Однако к концу второго года жадная учёба всё же дала перегиб: стала болеть шея, пальцы стёрлись о струны, в сборнике попался неподдающийся «Танец» Бабаджаняна, и Сашка пошёл вразнос: начал прогуливать, отказывался заниматься дома.

Как-то вечером Кларе позвонила его мать – огненно-рыжая женщина с печальными глазами, – сказала, что им придётся выкупить школьный инструмент: Александр исчиркал деку чёрным маркером. Клара даже растерялась, но мать была растеряна ещё сильней: к концу разговора она почти плакала, умоляя повлиять, что-то сделать…

Клара попыталась: провела долгий разговор, после которого Саша не появлялся всю четвёртую четверть. Явился только на последний урок – угрюмый, злой, с гигантским букетом. Следом за ним шла мать.

– Клара Игоревна, мы решили, что больше не будем заниматься скрипкой, – уныло произнесла она. – Но мы вам очень благодарны, Саша говорит, вы чудесный педагог…

Ученик не глядя опустил на стол красные маргаритки в фольге. Потом всё-таки поднял глаза, зыркнул исподлобья.

– Оставьте нас на минуту, – вдруг попросила Клара. Дождалась, пока мать выйдет, и, понизив голос, сказала: – Слушай, Сашка. В ноябре конкурс Чайковского. Будем участвовать.

И он кивнул, и даже не сказал ни слова – как будто, так и надо.

…У них не было ни идиллии, ни тихих вечеров за инструментом. Были крики и ссоры, такие, что прибегала директор. Саша швырял ноты, Клара хлопала дверью, выставляя его вон, но он упорно возвращался на следующий день – с наломанной сиренью, с дешёвыми шоколадками, с маргаритками или с пустыми руками и глазами в пол.

– Давайте дальше, Кларигоревна.

И они продолжали, и летнее время до её отпуска пролетело незаметно. А через три недели они встретились снова – он выросший и загорелый, она тихая и опустошённая поездкой в родной городок.

– Клара Игоревна… Что-то случилось?

– Сначала собираешь, выигрываешь, копишь… – вздохнула она. – А когда вроде бы всё есть, даже понять не успеваешь, как начинаешь терять…

Сашка ничего не спросил; сам поставил чайник, сам сходил вымыть её вечно грязные кружки.

– Пейте.

– А ты?..

– А я поиграю.

С того дня ссоры сошли на нет, да и ссориться стало некогда: до конкурса оставалось три месяца. В первом туре Санька играл двадцать четвёртый каприс Паганини и вальс-скерцо Чайковского – за бесконечными повторениями ей даже перестал сниться бывший жених. Снился теперь Алекс – всегда отражение в зеркале, всегда со скрипкой, с идеальной постановкой рук, ног и спины.