Михаил Прядухин - Александра

Так и вышло, Саша уже не чувствовала уставших рук, когда колотила последнее белье. Она не замечала холода, хотя была уже только в тоненькой кофточке, которая к тому же еще сильно намокла. Валек уже иногда прилипал к белью, т.к. в корыте вода совсем остыла, и мыльный раствор, которым были пропитаны вещи, стал вязким. Но еще нужно было убраться в бане после стирки: помыть чистой водой полоки, корыто и подмести… Руки нестерпимо ломило после того, как Александра, принеся ведро с водой из дома, стала мыть им баню – окоченевшие пальцы, которые она не чувствовала, при соприкосновении с горячей водой просто выворачивало.

Уже начинало смеркаться, когда Александра, накинув платок и одев фуфаечку, с мокрым бельем в корзине вышла на улицу. Теперь ей предстояло идти немногим более километра на речку Вяльчиху, чтоб пополоскать белье. Взгромоздив тяжеленую корзину на санки, она взялась за веревку, привязанную к ним, наклонила свой корпус вперед и пошла, что-то негромко напевая. Только скрип снега да тихая, заунывная песня в начинающихся сгущаться сумерках выдавали идущей к реке, еще немного нескладной девочки- подростка, мечтающей однажды вырваться из этого ада.

Когда Саша подошла к воде, то уже было совершенно темно, лишь яркий месяц да звезды освещали бескрайние сибирские снега, посреди которых, возле чернеющий тайги, блестела полынья. В этом месте тихая речушка почему-то никогда не замерзала, даже в самые лютые морозы. Яркий месяц не только освещал Александре окружающий мир, но он еще и существенно понизил температуру, показав на термометре, что прибит на здании управления колхоза, минус тридцать.

…Руки совершенно не слушались, они просто были как деревянные, и Саша ими не только не могла выжимать выполосканное белье, но и держать его у неё толком не получалось. Каждый раз, когда Шура опускала его воду, то у нее от страха замирало сердце, что вот сейчас руки ее не послушаются, пальцы разогнутся, и драгоценные отцовские портки медленно уйдут под лед.

Вначале, когда руки нестерпимо ныли от ледяной воды, она еще могла ими управлять. Но потом эта нестерпимая боль прошла, и вместе с нею Александра перестала чувствовать вначале пальцы, а потом и руки. Когда у нее чуть-чуть не уплыло под лед мачехино платье, Саша вновь взмолилась:

– Мама! Мамочка моя родненькая! Сделай так, чтоб руки мои меня слушались. Мне очень надо дополоскать белье. Мачеха меня со свету сживет, если я этого не сделаю. Ну, пожалуйста. Ведь ты всегда меня выручаешь, мамочка моя родненькая. Ну сделай так, чтоб мои пальцы шевелились…

Хоть эта молитва и не была обращена к Богу, но посреди бескрайних сибирских снегов и тайги, в трескучий мороз, Он все же услышал этот крик души девочки-подростка, наполненный болью и отчаяньем. И через пару минут к Александре вернулась способность шевелить пальцами, боль и одеревенение ушли… и она тут же принялась полоскать дальше…

Несмотря на то, что отец Саши был глубоко верующим человеком, она была атеистка. И дело даже не в том, что в тогдашней школе, которую она так любила, говорили, что Бога нет. Ее детский разум никак не мог понять, почему в мире такая несправедливость? Ведь если бы был Боженька, то Он этого бы не допустил… Почему, к примеру, ее маму вместе с ее младшим братом убила молния? Почему ее отец, в общем-то, хороший человек, привел в дом эту ведьму? Почему он так любит и чтит Бога, а сам весь такой больной, хотя еще совсем не старый человек? Почему Валька не взяла ее с собой в город? И этих почему были тысячи в головке девочки.

Но маленькому, беззащитному человечку в атом аду на земле кто-то был нужен. Кто его всегда выслушает, всегда поймет, всегда утешит и ободрит. Кто всегда встанет на его защиту. Нужен был тот уголок покоя и мира, где он мог бы всегда укрыться. И этим уголком, еще с раннего детства, как только Александра начала говорить, была ее погибшая мама, которая стала для нее неким Богом.

Примерно через пару часов с тех пор, как Саша ушла полоскать белье, возле черного, покосившегося сруба на окраине деревни Строгино вновь послышался скрип снега, и еще совсем детский голос тихо и заунывно пел:

«Из-за леса, леса темного,

Из-за садика зеленого

Собиралась тучка грозная

Со снегами со сыпучими,

Со морозами трескучими.

Грозно туча ворочалася,

Дочка к матке собиралася.

Пособравшись, дочь поехала,

Поехала, не доехала…»

…Саша все так же шла, нагнувшись вперед, волоча за собой санки, на которых стояла корзина с бельем. Старый, весь побитый молью шерстяной платок, доставшийся ей от Клавки, совсем сбился у нее на бок, обнаружив на аккуратной подростковой головке темно-русые кудрявые волосы. Фуфаечка тоже была расстёгнута, несмотря на все усиливающийся мороз. На ее личике не осталось и следа от душевных и физических мук – оно было умиротворено и полно решимости. Александра остановилась возле самого дома, внимательно посмотрела на черные линии веревок, подсвечиваемых все тем же молодым месяцем – ей еще предстояло развешивать белье.

В общем-то, у Сергея не было выбора, когда он поехал поступать в электронно-технический институт города Новосибирска. Не в смысле того, что не существовало других альтернатив, наоборот, в те времена – хоть пруд пруди, а в смысле того, что в этом институте учился его брат, а в городе жили три тетки да куча двоюродных братьев и сестер. И будущая профессия тоже не была выстрадана бессонными ночами, хотя самолетостроительный факультет, на который он поступил, косвенно все же касался его детской мечты – быть военным летчиком. И все же это поступление в институт было спонтанным, потому как Сергей и понятия не имел, кем он хочет стать после окончания школы. Почему так? Ведь все-таки в детстве он мечтал летать на военных самолетах.

Скорее всего, свою роль в этом сыграла обратная сторона полученных им медалек под названием: «За обеспеченную и беззаботную жизнь» и «Уличные университеты». Безусловно, первую Серега получил благодаря своей маме: все свое детство и юность он с братом ни в чем не нуждался несмотря на то, что она многие годы тянула их обоих одна. У них всегда на столе была хорошая еда и хорошая импортная одежда, которая была доступна в те времена далеко не всем по причине товарного дефицита. Но для этого матери приходилось пахать, как ломовой лошади, и она практически не бывала дома.

Отсутствие контроля с её стороны, в свою очередь, дало право улице заняться «воспитанием» вполне себе сформировавшегося оболтуса. В курс ее лекций не входили вопросы: «Кем ты хочешь стать, когда закончишь школу?», или «Как ты собираешься дальше существовать и на какие средства?», или «Куда пойдешь учиться дальше?»… Кстати, эти вопросы не задавала и обеспеченная, сытая жизнь. Но зато улица научила: «Где и как достать домашнего винца или самогона? Как смотаться со школы с уроков? У кого раздобыть планчика и с кем сегодня резаться в секу?»