Алиса Рекунова - Жизнь среди людей. [не]научно-исследовательская работа

Миг – и у меня в груди взрывается сверхновая, а на ее месте образуется пустота. Черная дыра, которая начинает поглощать мою жизнь.

Всю мою жизнь.

____________________________________________________________________

Первые две недели прошли лучше, чем я думал. Одноклассники меня не замечали. С одной стороны, я был очень рад, потому что никто надо мной не смеялся и не бил. С другой… я поймал себя на очень странном желании. Я хотел, чтобы меня заметили.

Я слушал разговоры, ловил слова, обрывки фраз и смех. Я запоминал их, а потом прокручивал в голове.

Листья желтели, с неба падала вода, город казался серым.

У меня было три основных проблемы.

Первая заключалась в том, что я очень плохо запоминаю лица людей. Иногда мне требуются месяцы, чтобы запомнить чье-то лицо, но иногда хватает и пары недель. Для этого на лице должен быть какой-то изъян. Что бы люди ни говорили про свои лица (я читал в интернете, что многие недовольны своей внешностью), серьезные изъяны встречаются довольно редко. Хорошо, что у всех людей разное телосложение и одежда. По этим признакам я и ориентируюсь. И еще, как ни странно, по сигналам входящих сообщений и рингтонам. Они у всех разные.

Второй моей проблемой была неспособность определять реакцию человека. Да, я вижу, когда люди хмурятся или улыбаются, но более тонкие нюансы распознать не могу. Это слишком сложно.

Ну, а третьей проблемой оказалась сама учеба. С письменными заданиями и устными сообщениями, которые надо было готовить заранее, все обстояло хорошо. Но если я не должен был устно отвечать, а меня вызывали, то я терялся и ничего не мог сказать.

В прошлой школе меня не вызывали к доске, потому что я и так все знал. Но здесь все изменилось.

Все началось в начале третьей недели. Если быть точным, во вторник. 99-й день с тех пор, как мой мир оказался разрушен.

Первым уроком была литература. Мы изучали поэзию Серебряного века, и каждый должен был выбрать стихотворение, чтобы прочитать его на уроке. Поскольку я отвечал у доски на прошлом уроке литературы (краткий ответ по теме «Трагизм судьбы русской литературы XIX века в XX веке»), то очень удивился, услышав свою фамилию.

– Самохин, к доске. Ты не слышишь, что ли? – спросила Клара Ивановна.

– Слышу, – ответил я.

– Выходи к доске.

– Я же на прошлом уроке отвечал.

– И что? Выходи.

Я встал и вышел. Клара Ивановна смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Она была очень седая, очень старая и очень худая.

– И какое стихотворение ты подготовил?

Я слышал ее голос, но гораздо громче в ушах стучала кровь, которая бежала по капиллярам. На меня смотрели мои одноклассники и учительница литературы, меня слепил свет люминесцентной лампы над доской, у меня потели ноги и ладони, хотя три с половиной минуты назад все было хорошо.

– Самохин, ты меня слышишь?

– Да.

– Так какое стихотворение ты прочитаешь?

Какое стихотворение я прочитаю?

– Максимилиан Волошин. Четвертый сонет из венка сонетов «Corona Astralis».

Я прочитал это стихотворение в детской энциклопедии по астрономии, когда мне было восемь лет. Тогда я понял, что поэзия, как математика. Только математика упорядочивает Вселенную, а поэзия – мысли.

– Так начинай. Чего ты ждешь?

Чего я жду? Наверное, чтобы руки перестали дрожать, и паника прекратилась. Я отвечал на прошлой неделе, а сейчас не должен был. Но меня все равно вызвали.

– Ну? – сказала Клара Ивановна. – Ты не готов?

– Полночных солнц к себе нас манят светы, – начал я.

– Четче. И громче. Перестань жевать слова.

Жевать слова. Какое интересное выражение. Будто бы правда можно набрать в рот слов и жевать их. Интересно, а проглотить их можно? А какие они на вкус?

– В колодцах труб пытливый тонет взгляд. Алмазный бег Вселенные стремят: Системы звезд, туманности, планеты.

Я замолчал, потому что шум в ушах стал слишком сильным, а свет люминесцентной лампы высасывал мои внутренности.

– Ну? Забыл?

Я не забыл.

– От Альфы Пса до Веги и от Беты Медведицы до трепетных Плеяд Они простор н-небесный бороздят.

О нет. Только не это.

– Творя во тьме свершенья и обеты, – я почти шептал.

– Громче говори, – велела Клара Ивановна.

– О пыль миров, о роль священных пчел.

– Не жуй слова. Произноси внятно.

– Я исследил, измерил, взвесил, счел, Дал имена, составил карты, сметы.

Осталось последнее трехстишье. У меня в горле пересохло, и уши были готовы взорваться.

– Но ужас звезд от знанья н-не потух.

Я замолчал, потому что мне надо было отдышаться.

– Мы помним все: н-наш древний темный дух…

Я спрятал руки за спину, потому что пальцы начали непроизвольно шевелиться. Я почувствовал судорогу. Обычно мои пальцы плохо выглядят, когда их сводит.

– Ах, н-не крещен в глубоких водах Леты, – выдохнул я.

Буква «н». В этот момент я ее просто ненавидел.

Клара Ивановна долго молчала. Кажется, еще дольше, чем я отвечал.

– Ну, что ж? – сказала она. – Видно, что не готовился. Стихотворение только сегодня прочитал первый раз, да?

Не первый, но я решил об этом не говорить.

– Ладно, садись. Придется поставить тройку. В следующий раз готовься заранее.

Я пошел на свое место.

– Вундеркинд, блин, – хмыкнул Саша Соколов.

Он и его соседка по парте Таня захихикали.

То ли Клара Ивановна услышала, то ли просто так совпало, но следующей она вызвала именно его. Саша Соколов вышел и бодро прочитал стихотворение Осипа Мандельштама «Железо». Ему поставили пятерку.

Ему всегда ставили пятерки – он был отличником. У него была только одна четверка – по химии. Учителя говорили, что Саша Соколов и Женя Смольникова получат серебряные медали, а Вика Веревкина – золотую.

Я завидовал. Я тоже хотел бы получить медаль. Но с моими устными ответами это невозможно.

Мне вновь стало стыдно за то, как я прочитал свое любимое стихотворение.

Весь оставшийся день я чувствовал себя космонавтом в вакууме. Все было не так. Слишком яркий свет, слишком громкие голоса, слишком неудобные ботинки, слишком сильно швы свитера впивались в плечи.

На перемене в класс вошла Зоя Викторовна и сказала, что после пар я должен пойти к Ольге Алексеевне, нашему школьному психологу.

Мне было очень страшно, что я сделал что-то не так, и оставшиеся две пары (геометрия и английский) я нервничал.

Почему меня вызвали к психологу?

После пар я собрал рюкзак и пошел к Ольге Алексеевне.

По всему кабинету были развешаны детские стенгазеты про психологию, профессии, экологию и инновации. Сама она сидела, глядя в ноутбук, и заносила какие-то данные.

Для психолога она казалась мне слишком неформальной. На ней не было пиджака, а была кофта с короткими рукавами и джинсы. И носила она не черное с белым, а синее с бежевым.