Милена Курнеева - БезГраничные истории

Когда я вернулся через пару минут, я обнаружил Бьянку в объятьях Виктора. Она рыдала.

– Мили, моя маленькая девочка, – в слезах бормотала женщина, – он убил ее, забрал ее у меня. Maldito seas, будь ты проклят, сын дьявола!

Виктор гладил ее по волосам, и выражение его лица меня поразило. Оно было полно чувства, сострадания, любви, боли, и в глазах его стояли слезы. Я увидел человека, посвятившего свою жизнь служению другим, имеющего дар утешать, брать часть чужой боли на себя. Никогда я этого не умел, в такие минуты оставаясь тупым чурбаном. Восхищение и даже зависть овладели мной. Это была минута, но я никогда ее не забуду.

– Бьянка, твой биттер…

Она оторвала опухшее лицо с размазанной тушью от могучей груди Виктора и залпом опрокинула шот с биттером. Рука ее вцепилась в ладонь мужчины, словно это была последняя точка опоры. Затем Бьянка уставилась в стол и, по-бабьи хлюпая носом, прошептала:

– Эта мразь убила мою Милагрес. Затащил под мост и перерезал ей горло.

Я задохнулся. Милагрес, самая красивая девочка на свете, одиннадцатилетняя дочь Бьянки и Хуана, угостившая меня однажды лимонадом. Это воспоминание было для меня одним из самых светлых моментов в этом городе. Глядя на нее, невольно хотелось стать отцом и всю жизнь посвятить тому, чтобы носить свою дочь на руках. Из сбивчивого рассказа женщины, перемешанного с самыми грубыми проклятьями, я понял, что две недели назад Мили была найдена под мостом в районе Пуэрто Мадеро с перерезанным горлом и следами изнасилования. Какой-то сумасшедший серийный убийца давно орудовал по стране.

– Как Хуан? – все, что мог спросить я.

– Запил, – ответила Бьянка, продолжая держать Виктора за руку.

Я не мог вымолвить ни слова. Сидел оглушенный и ничем не мог облегчить боль старой знакомой, кроме как налить очередную порцию биттера ей в стакан.

– Нет, хватит, – сказала женщина. – Наш перерыв кончается, а мне надо привести лицо в порядок.

– Ты работаешь сегодня? – удивленно спросил я.

– Конечно. Надо отдавать долги за похороны.

Уходя, она обернулась и посмотрела на Виктора.

– Спасибо тебе. У тебя необыкновенное сердце. Никто еще не смог меня так понять за эти дни, как ты. Прощайте, – и она ушла, волоча за собой танцевальную юбку.

Мы досидели в молчании и разошлись, изрядно опьянев, но у меня осталось чувство, что я приобрел верного друга в лице этого парня.

Через месяц в местной газете я прочел, что серийный убийца, наводящий страх на родителей дочерей по всей стране, был арестован в Чили. Его взяли в художественном салоне, в тот момент, когда он делал татуировку на руке с именем «Milagros».

Instagram: @stelladimare5

Яндекс.Дзен: Земля в иллюминаторе

– Мы купаться, мам! – кричат мальчишки и сигают в прибой.

– Ага, – развожу руками. – Я здесь пока… посижу, – говорю уже самой себе, поскольку никто меня особо не слушает.

Многовато народу на пляже. Кручу головой влево-вправо. Люди ходят вдоль кромки воды, обнимаются, фоткаются. Я больше люблю море рано утром, когда пляж пустой. Когда весь этот рай – с пушистыми высоченными пальмами и синим небом над ними – будто создан только для меня. Невероятная синева моря, вечное лето. Как вечная жизнь.

Мой рай выглядит именно так, как я мечтала с детства. С тех пор, как прочитала «Рассказы южных морей» Джека Лондона. Как на всех открытках, которые отправила папе за восемь лет жизни здесь. Он такой же, как в тот день, когда мы впервые сошли с парома на белоснежный песок тропического острова, еще только на пару недель отпуска. Не зная, что судьба уже решилась, и дверь в карму захлопнулась. Не ведая, что этот райский открыточный пейзаж станет для нас домом. И местами адом.

Тайцы сидят кучками тут и там. Едят, болтают, смеются. Они очень много едят и очень много смеются. Как дети. Мне тоже среди них тепло, закатно, хорошо.

И тут слева от себя, метрах в десяти, вижу его, цепенею.

Как кролик от вида удава.

Круглое лицо. В глазах – слезы, улыбка. Неровный шаг. Разношенная майка и длинные темные штаны-трико. Он меня еще не видит. Холодею от ужаса.

Эти штаны узнаю из тысячи. До самого песка, мокрые, с вытянутыми пузырями на коленях. Ноги путаются в них, и он оседает почти у линии прибоя. Опускает руки в песчинки, поднимает горсть вверх и выпускает из сжатых кулаков струйку. Наблюдает за ее бегом. Наши взгляды сходятся, екает.

«Екает»? Кому я вру?! У меня откалывается половина легкого, которое я так долго учила дышать заново. Метеоритом летит вниз. Если у мироздания есть центр, то должно быть и дно. Легкое об него шмякается, как кусок мяса о миску людоеда. И кровавые брызги на лице.

– Все в порядке. Дыши, – говорю сама себе, провожу рукой по лицу, вытираю от брызг. – Это не он, просто похож. Ну бывает, что какая-то деталь в прохожем замыкает цепь воспоминаний, и происходит реакция. Человек не виноват… Человек – всего лишь машина. Так работает мозг, эмоциональная память. Все дело в ассоциациях и нейронных связях. Успокойся…

Мой разум знает много умных слов. Он умеет подбирать их точно и убедительно. Но сейчас все мимо. Эмоциональной памяти на них наплевать. Она съежилась, как проколотый шарик, и вжалась в стенки живота. Потому что…

Точно такие штаны в моей памяти пахнут скисшим от спирта позавчерашним потом. И детскими слезами. Пока еще не решила, чьи слезы пахнут больнее. Младшего, который плачет в открытую? Или старшего, что плачет втихаря, в подушку.

В два метра ткани вшито несколько лет моего бесполезного бегства через полмира. Как в «Хоббите»: туда и обратно. В этих штанах – придвинутый комод к двери детской комнаты – изнутри. Где мы с мальчишками спим на одном матрасе, и под моей подушкой – нож. По ту сторону комода и двери – утренние шаркающие шаги и бесконечные «прости».

В твои штаны, как клещ, въелась моя память о полицейских двух стран, разводящих руками: ну еще же не убил никого, что поделать?

И много, много денег, которые оказались вовсе не деньгами. А кровью. Моих детей, которых ты, бухой, вез тогда на байке. И не увидел сбивший вас пикап. Так смешно, когда ты злишься на эту фразу: «МОИХ детей».

Моих детей! К которым я неслась на мопеде босиком, не помня себя после твоего звонка.

Да, и там же рядом, спустя пару лет – кровь моего кота на заборе, которого загрыз пес. Ты тоже плакал, вроде, помнишь? Интересно, сможешь ли рассказать об этом детям, которые все еще верят, что Кошак просто сбежал? От питбуля, за которым тебя попросили присмотреть. Заплатили – тебе! А гуляла, кормила и отмывала забор от крови – я? Ты сможешь рассказать им?