Эдуард Коридоров - «Красный» рейс. Сборник небывальщины

Утин кивал головой, тянул коньяк, изредка посматривал на Николая Петровича. Глаза у того были светлыми, честными, слегка навыкате. «Как у унтер-офицера», – сказал себе Утин. Ничего не поймет Николай Петрович. Не сможет он быть, как дети. В лучшем случае пожмет плечами. Будет, конечно, до поры до времени делать все что требуется – кормить народец, следить за порядком. Но коробка и ее тайна не станут для него делом важным, трепетным, делом главным и стержневым. Николай Петрович сложит тайну коробки в одну из своих знаменитых папочек, подошьет к очередному секретному делу. А настанет момент критический, момент удобный – разменяет эту тайну, как и любую другую, на что угодно – на деньги, расположение нового шефа, на новые тайны и сплетни. Он ведь, как и все его друзья-безопасники, профессиональный предатель и шантажист.

– Скажи, Николай Петрович, – произнес Утин, – вот ты в Бога не веришь, в черта не веришь, в людей не веришь. Власть тебе не интересна, ее тебе и так хватает. За юбками не бегаешь, монеты не коллекционируешь. Ты чем живешь-то?

– В смысле? – удивился Николай Петрович.

– Ну, ради чего ты бы жизнь отдал? Или душу продал?

– А зачем? – удивился Николай Петрович. – Странные ты вопросы задаешь, Сергей Сергеевич. Жизнь ведь у нас одна! И прожить ее, как говорится, надо!

– А если, не ровен час, завтра помирать придется? – допытывался Утин. – Что ты себе скажешь? Хитрил, юлил, подслушивал, подсматривал, в дерьме копался – чего ради?

Николай Петрович помолчал, взглянул Утину прямо в лицо, и злоба промелькнула в глазах безопасника.

– Я за Родину жизнь отдам, – проговорил он. – Вот за Родину – отдам. Но Родине я пока что еще живой нужен.

– Ну, давай за это и выпьем, – сказал Утин. – За Родину.

Они выпили стоя. У ног их, под верстаком, в полутьме, покоилась коробка, а там, внутри, ждали своего часа они – больные и здоровые, злые и добрые, храбрые и трусливые, сильные и слабые. Но все они, такие разные, были одинаково сытыми, обогретыми – и беззащитными в большом мире, окружавшем коробку.

«Родина! – думал Утин под плавные речи Николая Петровича. – Что знает он о Родине! Что все они знают о ней! Вокруг деревья, дороги, люди, машины – разве же это Родина? Сердце ее сжато в один жгучий комок, вся суть ее, все средоточие – в одном измученном теле, одном бессонном сознании, которое болеет за всех вас, само себя казнит и само себя поднимает каждое утро на новые подвиги. Но вам приятнее придумывать для себя небылицы, вам нравится любить то, что кажется большим – огромные пространства, необъятную историю, миллионные поголовья людей с такими же, как у вас, паспортами. А того, кто держит все это в руке, того, кто вас кормит и поит – его любить вы брезгуете. Наоборот, вы ненавидите его, разглагольствуя о свободе, мечтая о несбыточном. Родина! Да вы предпочитаете проковырять дырку и удрать, предпочитаете променять Родину на бог знает что, лишь бы не чувствовать себя подневольными. А кому подневольными-то? Да ей ведь, ей, Родине, ей, кормилице вашей и матери, ей, жестокой и глухой, но и единственной же!».

Он тогда выпроводил Николая Петровича, выпроводил вежливо, но все же почувствовал недоумение, с которым тот покидал гараж. Нет, не было Утину напарника, не было сменщика. Придется нести свой крест в одиночестве. И до конца. До конца.

До конца. А дальше-то что? Когда Утину придет конец, мор падет и на человечков в коробке. И никому не спастись.

Может, выпустить их? Опрокинуть коробку, снять крышку. Обрушатся их жилища, смешается весь хлам, который сейчас образует стройную жизнь. Кто-то погибнет под этими завалами. Но, конечно, не все. И народец разбежится. Это как пить дать. Только пятки засверкают. Они разбегутся, превратятся в голь перекатную, вернутся к прежней темной и опасной жизни, в первобытную эпоху, к вражде и нищете…

Сегодня никто не купился на приманку, выложенную на поддон. Должно быть, и правда все они перекочевали в коробку. Он прикрыл ее крышкой. Поразмыслил – и натянул поверх отверстий в крышке кусок марли – чтобы народец мог дышать, но никакие альпинисты не выбрались наружу. Провинившихся блюстителей порядка решил оставить в стеклянной тюрьме, пусть помучаются до завтра. Закатил платформу с коробкой под верстак, неспеша собрал сумку, оделся. Выключил свет. Вздохнул: «Как раб на галерах». И пошел домой. Хотелось ему теперь только одного – спать.

Псыщ проснулась первой.

Верхний ряд глаз еще не успел привыкнуть к полумраку в Камере Сна, а нижний сразу заметил движение где-то рядом, под боком.

Псыщ шевельнула щупальцами, одеревеневшими за время сна. Так и есть, права была Оолш, академик гинекоразмножения. Ей никто не верил, говорили издевательски: свистишь! А она утверждала, что длительный полет не сможет подавить репродуктивную функцию. И вот, пожалуйста – рядом с космолетчицей копошились, просыпаясь, дочерние организмы: они отпочковались, пока Псыщ лежала без сознания, и тоже надолго впали в анабиоз. Краешком щупальца Псыщ исследовала малышей. Все хорошо: родились семь личностей и три недоумка. Наука доказала, что недоумки, лишенные способности к гинекоразмножению, являются тупиковой ветвью эволюции. На теле у них имеются рудименты, бесполезные сейчас, в эпоху цивилизованного почкования. Обществу они были не нужны, а подросшие – так даже и опасны, как опасно все, что тянет нас назад, в дремучее прошлое. Однако недоумки могли приносить и большую пользу – например, в трансгалактических путешествиях. Это же чудеснейший источник живого белка! Псыщ съела одного недоумка, а двух оставила новорожденным личностям – они так голодны, что могут и у самой Псыщ щупальца пооткусывать!

Откинув крышку, Псыщ неуклюже выбралась из Камеры Сна. Размялась, сделала несколько упражнений. И открыла две другие камеры, чтобы разбудить подруг-космолетчиц.

– Ой, как же вставать не хочется! – просвистела Грша, пытаясь прочистить присосками слипшиеся глаза, – Мне снилось, будто я в раю. Небо какого-то невероятного голубого цвета, остров с песчаным берегом, и самое главное, представляешь – чистейшее, огромное, свежее море! Море, какого мы никогда не видели! Наша родная помойка с ним не сравнится…

– Да, многовато у нас напочковалось личностей, загадили среду обитания, – согласилась Псыщ.

– Девочки, какой ужас! – донеслось из Камеры Сна, где лежала Жырш. Подруги переглянулись и кинулись на ее жалобный свист. Жырш успела откуда-то достать портативное зеркальце и теперь, рассматривая себя, плакала:

– Какая же я страшная!

С полчаса ушло на неотложные дела. Отпочковавшимся личностям скормили последних недоумков, а затем поместили в аквариум – пусть набираются сил. Привели себя в порядок, Жырш на радостях извела, наверное, тонну косметики. Мечтательная Грша между делом все свистела о своем заплыве в прозрачные райские воды.