Владимир Ведерников - Биенье сердца моего

Кто-то крикнул ехидно:

– Слабо!

Этот выкрик заставил сжаться в пружину, и Серёжка, подавив последние остатки нерешительности, резко оттолкнулся от холодного парапета.

Он выдержал ласточкой этот бесконечно долгий полёт, лишь перед самой водой ноги его переметнулись вперёд, и он ударился о воду правым бедром. Боль обожгла его, он хлебнул воды, беспорядочно помолотил руками, гася скорость падения, вынырнул наверх, отплевался, отдышался и безвольно расслабил мышцы. Нервное напряжение вдруг прошло, и он почувствовал вязкую усталость. Лёжа на спине, он как из бездонного колодца слышал сверху, с моста, приглушенный разнобой восклицаний. Но это уже не возбуждало его, стало безразличным, даже чувства гордости не вызывало. Так, лишь маленькое самолюбивое удовлетворение…

Он кролем вымахал к берегу, где ждал его уже Димка с одеждой. Набежала толпа. Все восхищались его прыжком, спрашивали на что спорил, незнакомые парни дружески поталкивали в плечо.

Дрожа от холода, он быстро оделся. Лариса подошла к нему, ткнулась лицом в плечо и всхлипнула. «Ну что ты, что ты?» – пробормотал сконфуженно Серёжка, взял её за руку и повёл в сторону от людей…

Год пролетел с той встречи. Почти год. Она училась в пединституте, он слесарил на заводе. Ссоры бывали, незаслуженные обиды. Всё бывало. Но самое главное – тоненьким доверчивым стебельком росла Любовь, и мир даже в зимние стужи цвёл для них весенним разнотравьем, плескался птичьими трезвонами. А недоразумения были вызваны или стечением неблагоприятных обстоятельств, или глупым упрямством кого-либо из них.

Хотя Серёжка время от времени заговаривал об армии и как-то зимой совершенно неожиданно исчез на две недели и поехал в заводской военно-спортивный лагерь, Лариса не тревожилась думами о предстоящей разлуке. И лишь тогда, когда была получена повестка и разлука стала близким фактом, она вдруг взглянула на Серёжку по-новому и поняла, что любит его, что ей дорог этот парень, дороже всего на свете, и разлука с ним будет больна, невыносима, и как пережить всё это – она не знает. Она даже мечтала, чтобы Серёжку забраковали, не взяли, тогда бы он поступил в институт, и они всегда были бы вместе. Но Серёжка спортсмен, медкомиссией признан годным к службе в армии по всем статьям и записан в воздушно-десантные войска. И теперь уж совсем не знаешь – огорчаться этому или радоваться. Мать, заметив печаль в обычно смешливых глазах дочери, привлекла её к себе, спросила ласково: «Расскажи-ка мне, дочь, что тебя мучает?» И, выслушав, пожурила: «Дурёха ты у меня, Ларка! Ведь всего-то два года. Лето, зима, лето, зима – и встречай своего ненаглядного. Три курса всего-то и кончишь… Время мирное – чего же тревожиться. Мужчиной станет твой Сергей в армии…»

Успокаивали тёплые слова матери, утишали смятенные думы…

Вчера думала, что Серёжку уж больше не отпустят и дежурила у ворот военкомата с надеждой проводить на вокзал или на худой случай – увидеть издали, перекинуться прощальными фразами, как неожиданно он появился, прижал её руки к своим щекам, полыхнул улыбкой и объявил, что свободен до утра. Это было как подарок, дорогой, нежданный подарок. Какой счастливой была она!..

Серёжкина мама затеяла накормить их щами. Лариса смущалась, ела, не поднимая головы. Мать присела рядышком с сыном, положила ему руку на плечо и сидела так, и молчала. Серёжка тоже уткнулся в тарелку – невыносимо ему было взглядывать в материны глаза, страдающие нежной любовью.

Мать вдруг очнулась от своих дум, тихо, но отчётливо сказала, как приказала:

– Ты люби его, Лариса! Он у меня хороший!

Лариса ещё больше смутилась, согласно качнула склонённой головой…

Не сиделось им дома. Подмывало куда-то идти, что-то делать. Неприкаянность тягостно ныла внутри и избавление от неё было где-то не здесь, не дома.

Серёжка взял стёганую нейлоновую куртку, мать сунула в карман свёрток с чем-то съестным, и они ушли. Побродили молча по улицам, останавливались и любовались цветущими черёмушниками, розовато-синей кипенью 13 13 Кипень – белая пена, появляющаяся при кипении. Здесь использовано как образное выражение. яблонь, глубоко вдыхали лепестковые ароматы. В чьём-то палисаднике Серёжка нахально сломил ей большую сиреневую ветку с распускающимися бутончиками…

Тропинка привела их к реке. Серёжка забежал к приятелю, выпросил лодку.

Лариса сидела на корме, откинувшись спиною назад, прищурив глаза от слепящего солнца. Тёплый полуденный ветерок ласково перебирал пряди волос. Блескучей рябью играла река. Плотный травяной ковёр по берегам наливался яркой нарядной зеленью.

Боже мой, как хорошо! Двое они в мире – больше никого. Плыть бы и плыть бесконечно, и чтобы солнце било в глаза, чтобы Серёжка смотрел влюблённо, чтобы вода журчала за кормой и плескалась под вёслами, чтобы стрижи взмывали стремительно ввысь, облака скользили по небу всё так же пушисто и празднично…

Чувство расслабленной спокойности охватило Ларису, мысли были раскованные, тело лёгкое. Закрой глаза – и словно летишь над водой, замирая от восторга; вот взмах, ещё взмах руками-крыльями – и ты в ветровой поднебесной сини, рядом ласточьи стаи, жавороночьи трели, земля сверху кажется ещё красивее, ещё роднее, и хочется обнять её вместе со всем на ней живущим и растущим…

Впереди был остров. Маленький вытянутый островок пяти-шести метров в длину и двух-трёх в ширину. Серёжка ткнулся в него лодкой, выскочив, подтянул её выше на песок. В мелкой воде поблёскивали заиленные ракушки, зелёная травка узкой полоской кучерявилась на взлобке песчаной отмели.

Разделись, побросав на траву одежду, боязливо вошли в холодноватую ещё майскую воду, постояли по колено, привыкая, а затем, по Серёжкиной команде решительно окунулись с головой. Стало тепло и весело. Серёжка взбил ладонями фонтаны брызг, окутал ими Ларису. Дурачась, побегали с визгом и хохотом друг за другом по мелководью. Увёртываясь от Ларисы, Серёжка шумливо ушёл под воду, прорезал брассом метров десять и вынырнул на глубине. Поманил рукой к себе Ларису, но та обиженно насупилась, равнодушно отвернулась в сторону и несмело поплыла вдоль островка, высоко подняв голову и брызгливо колотя по воде ногами.

Плавать она начала ещё прошлым летом. Серёжка настойчиво пытался научить её классическому кролю, но она никак не могла побороть в себе жалкого щенячьего страха перед глубиной, боялась окунать в воду голову. Ей обязательно нужно было видеть окружающее, она смущённо признавалась: «Знаешь, как только я опускаю голову, кажется, камнем падаю на дно». Серёжке не хватало терпения, он горячился, убеждая, что вода – друг человека, в ней невозможно утонуть, она держит и выталкивает, не надо только быть дураком, не терять контроля над собой, тонут же люди от страха, от растерянности.