Александра Николаенко - Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина

– Увидал? Увидал! Увидал, скотина… Вот то-то, то-то же!.. – торжествующе произнес вслед исчезнувшему Федор Михайлович и еще долго стоял в раме зеркала, глядя с горделивой задумчивостью на располосованное, покрытое изумрудными пятнами свое отражение, разом всех высот, достигнутых разумом человеческим, своим опытом приобщась.

Неизвестно никому, было ли с нами что-нибудь до рождения и после с нами что будет, будет ли? – неизвестно. С кем-то точно будет что-то, но не с нами уже, то есть, это выходит, жизнь продолжится после нас, что обидно, и хотелось бы хоть в щелочку подсмотреть…

Есть, конечно, утешительные о жизни загробной предположения, в них стремление к справедливости, с ними связанные надежды, скажем, рай земной – коммунизм: «Там воздастся несчастным радостью, а счастливым счастье припомнится, у богатых отымется, ну а нищим будет дано…» – словом, всех сравняет земля. И тому в подтверждение оставляем мы странную судеб летопись – горький прочерк на граните меж дат.

Для чего же эта вспышка во тьме? Для чего же это мгновение? Счастье, горе, радости – для чего? Эта книжечка о среднем, высшем образовании, данные загса и места жительства в паспорте, а затем – старение, подагра с сосудами, дряхлость, болезнь… и дата за прочерком – для чего?

…И однако же в этой бездне без края и компаса загорается вдруг в космической неизвестности искра та самая, что светлее всей темноты.

Даже если там ничто, забвение полное, расставание вечное, на одно мгновение светом быть дано тебе в темноте, светом видимым посреди неизвестности. Разве этого мало?

Вне пределов возможностей человеческих хоть бы что-то создать свое. Что бы ни было это что-то, глобус или картина мира на полотне, – это есть палитра божественная, здесь и цвет, и его изменения, весь спектр красок Создателя. Свое – лишь повторение, воспевание, восхваление. Скажем, симфония – лишь попытка перепеть соловья. Только копия, только «перетворенье» Творца. Плагиат. Ибо как не повторять за Создателем, когда нам даровано зрение, осязание, слух и нюх? Нам дарован разум, и он констатирует, что попытка создания своего лежит вне пределов сущности видимой, то есть существованья всего.

Михаил Сергеевич Мышкин решил при создании своего действовать, так сказать, от обратного. Против сущего и всего. Ибо чтобы что-то создать свое, сперва нужно как-нибудь создать ничего, из которого дальше – полная воля.

Таким образом, числа пятого ноль второго года семидесятого века прошлого Михаил Сергеевич Мышкин приступил к созданию НИЧЕГО.

НИЧЕГО – не шкаф, не черная комната и не «Черный квадрат» Малевича, под квадратом которого прозреваем мы много бо́льшие впечатления. Мы глядим на квадрат вот этот и ждем, как что-нибудь в нем загорится, отразится, почудится, мы подозреваем, что художник просто-напросто закрасил черными красками то, что было до этого писано, но не удалось. Словом, что могло быть там до того. Уж по крайней мере, холст, натянутый на подрамник. Словом, черный квадрат – неудачный опыт, надежду вселяющий в зрителя, а надежды в зрителя не должно вселять ничего.

Это значило все забыть, ничего не видеть, не дышать, не чувствовать, не страдать, не быть, не существовать. Ощущение, со смертью сходное, но, однако, и смерть не то, ибо смерть, по мнению Мышкина, всего лишь продолжение жизни.

Ему же нужно было небытие, НИЧЕГО абсолютное, ни воздуха, ни вещества. Отсутствие всякой материи и пространства. Это должна быть полная пустота: ни неба, ни атома, ни пылинки, ни воздуха, ни слуха, ни зрения… Мысли тоже. Идеи тоже. Но идея была, и она преследовала его…

На создание НИЧЕГО, полностью исключив все прежнее, потратил жизнь свою Михаил Сергеевич Мышкин, подтвердив своим жизненным опытом, что создать НИЧЕГО возможно, лишь ничего не создав.

Решил приятное сделать ей, обратить, так сказать, равнодушие в благосклонность. «Здравствуйте, девушка! – говорю. А она мне: «Здравствуйте, дедушка, вы к кому? В какую квартиру?»

Мнится мне, что цель одна у нее: не то что писателя – человека во мне не заметить…

Арсений Михайлович Уточкин уходил от судьбы. Вышел из дому крадучись, поздним вечером, ничего не взяв с собой, особенно паспорт, потому что написанное в паспорте и было тем, от чего Арсений Михайлович уходил. Паспорт выдан был ОВД «Хорошево-Мневники», новенький, чистенький и бессрочный. То есть… выдан в последний раз. Это-то, собственно, незадолго до начала нашей истории и насторожило Арсения Михайловича, доведя в размышлениях сперва до отчаянья, от отчаянья – до побега.

Заплатив государству пошлину, получив без проволочек удостоверение личности в сорок пять, он сперва почувствовал облегчение, связанное, как у многих из нас, с нелюбовью к паспортному столу.

«Слава богу, всё!» – убирая паспорт за пазуху, подумал Уточкин, и на этом сердце его внезапно остановилось, а остановившись, забилось дальше тревожно и подозрительно. «Всё?..» – стучало оно.

Паспорт новенький, багряная книжица, с золотым тиснением и гербом, не заляпанный, не потрепанный, не залитый пивом, не расцарапанный прежним котом, точно жить начинал Арсений Михайлович сызнова, от печатного оттиска на форзаце.

«Всё», – опять подсказало сердце.

Арсений Михайлович вышел из МФЦ и, вдохнув живительного осеннего воздуха, размышлял: бессрочный… значит, сроком не ограниченный, без предела… Получается, государство дало ему вместе с новым паспортом неограниченное право на жизнь и одновременно ограничило это право числом учетных страниц.

Пораженный этим открытием, Уточкин сел на лавочку неподалеку от здания МФЦ и похолодевшими пальцами стал листать и считать.

На форзаце – герб орла о двух головах, паспорт выдан, дата выдачи, код подразделения, подпись личности, серия; на второй странице – фотография удостоверяемой личности, неудачная, как всегда. Арсений Михайлович выглядел тут испуганным, но доверчивым и покорным. Под фото – фамилия, имя, отчество, пол и дата рождения. На третьей странице говорилось о том, где был впервые зарегистрирован Уточкин, по какому адресу и когда, далее шли незаполненные листы… и последний.

На последней странице бессрочного паспорта сердце вновь подсказало Арсению: «Сеня, всё». Очевидно и ясно, что у нового паспорта есть предел, и предел этот государство бессовестно прячет – вот что их это лицемерное «бессрочно» значит.

«Всё», – опять подсказало сердце.

Арсений Михайлович вновь вернулся к началу и от первого листа до последнего, еще раз, волнуясь, пытаясь ногтями за уголки разделить, удвоить странички, пересчитал заново, сколько бумаги на жизнь отводило ему государство. Государство отводило Уточкину девять прямоугольников, номеруя с обеих сторон. Экономило. Листов девять.