Любовь Серова - Я шел на небо…

Кажется, Кейтель успокоился, затих. Но ещё пара секунд, и он срывается на крик.

– Я не верю, у Евы от фюрера было двое детей! Не верю! Болтовня!.. А какие фотографии делала Ева! У неё был божий дар, и не только в фотографии.

Наблюдающий за Кейтелем офицерик сглатывает слюну, вспоминая свою красотку, её грудь и бёдра.

– Что ни говори, а Генрих Гофман был ловкий малый! Девок фотографировал каждый, а Генрих делал из них произведения искусства… Какая Ева! Ева Браун!.. У Генриха вдоволь негативов с её позами. Она, конечно, знала, они всплывут, если что. Но благодаря этим фото она познакомилась с фюрером.

Кейтель теряет дыхание, приникает лбом к дверному глазку.

– Я не подопытная крыса и не красотка, не пялься!

Дверь в камеру вздрагивает от удара, у охранника тоже есть нервы.

Кейтель кругами бродит по камере. Через пару минут дверь открывается, на пороге возникает конвой.

Подсудимых выводят в коридор, выстраивают в колонну. Охранники что-то говорят, шепчутся заключённые, Кейтель с трудом разбирает слова, уши словно заложены ватой, на лбу испарина.

Прямо перед собой он видит идиотскую ухмылку.

– Вы не считаете себя виновным, Йодль?

– Перед кем? – уже без улыбки переходит на шёпот Йодль. – Нас расстреляют?

– Или повесят, – слабость путает Кейтеля по ногам, вяжет язык.

– Я бы всех нас повесил! – раскатисто рассмеялся Геринг.

– Во всём, что произошло, виноват фюрер! – Кейтелю не стоило этого говорить.

– Других тем для разговора нет? – рявкает Геринг.

– Фюрер знал обо мне, что меня зовут Йодль, что я генерал и что баварец.

– И что? – шепчет Кейтель.

– И всё! И ничего!

– Заткнитесь вы! – орёт Геринг.

Звучит команда начать движение.

– Двадцать раз, – бормочет Кейтель, – двадцать раз я просил отправить меня на фронт. Двадцать раз! Мне хватило бы и дивизии. Но фюрер не любил новые лица в ставке, они его бесили! Меня он видел насквозь, обрывал на первой же фразе доклада и говорил, говорил, говорил и договорился… Нас повесят? Повесят, а я бы расстрелял.

Зал заседаний трибунала. У микрофона – главный обвинитель от США Роберт Джексон:

– Господа судьи, честь открывать первый в истории процесс по преступлениям против человечества налагает ответственность. Преступления, которые мы должны осудить, имеют такие последствия, что цивилизация погибнет, если они повторятся. Подсудимые – живые символы расовой ненависти, террора, насилия. Милосердие к ним будет означать победу того зла, которое связано с их именами. В соответствии с принципом фюрерства эти люди создали в Германии национал-социалистический деспотизм, лишив народ Германии всех свобод. Они не пачкали руки в крови, они планировали, руководили. Нацистская партия ещё в декларации 1920 года объявляла, что ни один еврей не может быть членом нации.

Адвокат Гесса Зейдль вскакивает с места:

– Германия – не родина антисемитизма!

– Соблюдайте порядок!

– Германия…

– Я лишу вас слова! – Лоренс приподнял свой молоток.

– Я бы хотел заметить, – Зейдль перехватывает инициативу, – трибунал разрешил нам использовать произведения американских, английских, французских авторов, чтобы, в свою очередь, доказать их антисемитский характер.

– Соединённые Штаты возражают! Вы протаскиваете в суд антисемитскую литературу! – Шум в зале не даёт Джексону договорить.

Усиленные микрофонами голоса тонут в общем гвалте.

– Соблюдайте порядок! – Лоренс успокаивает присутствующих. – У нас два десятка подсудимых. Есть темы, общие для всех. Трибунал предлагает защите не останавливаться на одном вопросе по каждому из подсудимых. Возражений нет? Приступаем к опросу подсудимых. Итак, Герман Геринг, вы признаёте себя виновным в предъявленных вам обвинениях? Ближе к микрофону, Герман Геринг!

Геринг встаёт со скамьи подсудимых:

– Прежде чем ответить на вопрос суда…

– Подсудимым не разрешается делать заявления, – прерывает его Лоренс, – и вы об этом знаете. Признаёте вы себя виновным?

– Я не признаю себя виновным, – Геринг сделал ударение на каждом из слов.

– Рудольф Гесс! – Лоренс по-прежнему спокоен и педантичен.

Гесс встаёт:

– Нет. Я признаю себя виновным перед Богом.

– Это признание себя невиновным? – Лоренс невольно вызвал смех в зале. – Если будет шум, я потребую покинуть зал! Это относится к каждому!.. Пожалуйста, Вильгельм Кейтель.

Кейтель встаёт и говорит чётко и громко:

– Не признаю себя виновным!

– Альфред Йодль?

– Я не признаю себя виновным.

Франк, Фрик, Розенберг, Шахт, Дениц, Редер – никто из них не признал себя виновным.

– То, что вы пишете… – Ройзман искал подходящее слово. – Czy będzie to rozprawa doktorska?

– Диссертация уже есть.

– Książka? Roman?

– Если бы! – Морозов смутился. – Я не писатель. Живу этим много лет. Работаю в архивах, собираю документы, анализирую их, пишу. Для меня Вторая мировая война – не только война…

Слушая Морозова и Ройзмана, читая их мысли, Ди рисовал в миниатюрном блокноте человечка, с каждым штрихом всё больше похожего на фюрера.

– Hitler, – негромко сказал Ройзман. – Kiedy go zobaczyłem… Когда я впервые увидел Гитлера на экране хроники…

– Он обладал гипнотическим эффектом, – подхватил Морозов. – Был суеверен до судорог. И при этом пророков, гадалок и прочих шарлатанов, не задумываясь, отправлял в концлагеря. Мог часами рассуждать о сифилисе. Никогда не водил автомобиль, знал все типы машин и презирал механиков… Он прожил пятьдесят шесть лет и десять дней. Ему напророчили умереть в этом возрасте. Одна гадалка нагадала ему пятьдесят пять лет, другая – пятьдесят семь. Во Франции маршал Ланн до самой смерти говорил Наполеону «ты», но в Германии никто и никогда не говорил фюреру «ты».

– Вас волнует наказание? – после небольшой паузы спросил Ройзман.

Ди напрягся в азарте – он знал, что ответит этот русский.

– Проблема возмездия. Нюрнберг. И Токио, – уточнил Морозов. – Война не только на Западе, но и на Востоке, её жертвы.

Китай. Двадцать второе декабря 1944 года.

Мао Цзэдун сидит за столом, на котором стопка из трёх томов китайской энциклопедии, белая эмалированная кружка с крышкой, бутылочка с тушью, кисть, стакан с карандашом и обычной ученической ручкой, под руками – листы чистой бумаги. Справа от стола – карта Китая.

Напротив Мао Цзэдуна сидит один из лучших советских китаеведов, дипломат, способный расположить к себе любого собеседника, человек исключительной силы воли, прекрасно владеющий китайским языком, связной Коминтерна при руководстве ЦК компартии в Особом районе Китая, военный корреспондент ТАСС Пётр Владимиров.

– Оружие является важным, но не решающим фактором войны, – с увлечением говорит Мао Владимирову, склонив голову к правому плечу. – Военными силами и экономикой управляют люди. Атомная бомба – бумажный тигр, которым американские реакционеры запугивают людей. Исход войны решает народ, а не один-два новых вида оружия. Советский народ, народ Китая… Среди политиков немало бумажных тигров. Разве Гитлер не был обречён на поражение? Русский царь, китайский император, японский империализм были бумажными тиграми. Все они свергнуты… Если говорить о нашем желании, то мы не хотим воевать ни одного дня. Но если обстоятельства вынудят нас воевать, мы в состоянии вести войну до конца. Единство в партии, единство народа, единство нации – у русских людей это в крови так же, как и у нас.