Эмануил Бланк - Сочинения. Том 5. Антидепрессант

Старик всегда угощал. Он делился всем, что имелось. Еда была незатейливой. Кусочки соленого овечьего сыра, черствые лепешки, запиваемых мацони с легкими следами ядреной аджики, да луковицы, которые во множестве, тут и там, произрастали на небольшом возделанном участке.

Иногда, чаще по праздникам, которые старик устраивал, по какому-то одному, только ему известному поводу, в качестве угощения могла оказаться, и пара кур, и потрясающая баранина.

Горная вода, шумно бившая прямо из вертикальной стены, была изумительно вкусной. От неё заламывало зубы, пахла она особой свежестью и тающими ледниками. К этому примешивался чарующий горьковатый аромат трав и мелких цветов, произраставших на соседних склонах сплошным пестрым покрывалом.

Свой огород старик устроил в более пологом месте, с очень небольшим уклоном. Для этого пришлось убрать сотни камней и камешков. Зато получилось на славу. Весь день там было солнечно. Только к вечеру, наплывала тень от соседней скалы. Но с самого рассвета, первые лучи ласкового светила, сразу же, сразу, оказывались на листиках растений, начиная согревать и нежить их бодро-зеленеющее естество.

Отара была небольшой. Кроме неё, имелась только дюжина коз, дававших немного молока, да четвёрка собак-охранников. Прошли времена, когда старик мог резво носиться по скалам и держать в работниках нескольких ловких вооруженных помощников, да ещё со сворой верных псов, охранявших не одну сотню овец.

Иногда к нему из селения поднимались правнуки. Стройные тридцатилетние красавцы приносили старику свежего хлеба и несколько добрых кувшинов вина. Тогда старик обязательно устраивал богатый ужин. Легкое ароматное вино, скорее, чудо-амброзия, и удивительные песни лились всю ночь. Для человека, которому было уже за сто, аксакал выглядел прекрасно и никогда не болел.

Давным-давно, старик не брал никаких помощников. Но всякий раз, вокруг него можно было заметить людей, совсем на пастухов непохожих. Видно было, что многому они обучены слабо. Явно не доставало им, ни терпения, ни сноровки. Работали они много и совсем без оплаты. Однако выполняли все, что требовал старик, делавший строгие замечания и, зачастую, покрикивавший на этих своих неповоротливых и туго соображавших помощников.

Все началось более полувека назад. Пришёл к нему, как-то, один незнакомец. Был очень худ, бледен и слаб. Взглянув на него, старик сразу нахмурился. Узнал.

– Что? Теперь, за мною пришёл? Отца тебе мало было? Где же твои солдаты? Где оружие?

– Прости, старик. Время было такое. Приказали. Если бы ослушался, меня и семью, со всеми вместе, сослали бы. А то и расстрелять могли. Запросто. А сейчас, прости, заболел вот. Врачи всего месяц жизни дали, да в больницу положили, – глаза пришельца лихорадочно блестели. Но сбежал. Сон в больнице явился. Очень непростой.

– Приснился твой отец. Посмотрел на меня очень внимательно, прямо в глаза. Как в душу заглянул. Увидев, как сильно вздрогнул я от стыда ужасного, он произнёс, что знает все о детях. Ведает и о том, что жена моя умерла недавно. А главное, что обиды не держит, что прощает. Затем место это приснилось. И вот. Пришёл я к тебе прощения просить. Хочу с душой легкой мир этот покинуть.

– Не знаю. – ответил старик хмуро. Пока ничего сказать не могу. Раз пришёл, оставайся. Вот сыр, лепёшка. Утром рано вставать. Но гость съесть ничего не смог.

Первые дни, пришелец все задыхался и присаживался на камни, отдыхая каждые пять минут. Затем взялся ухаживать за растениями на огороде. Кожа на лице и руках под солнцем обгорела и начала шелушиться. Есть не получалось. Тошнило. Гость все пил и пил только холодную горную воду.

Наконец, слег совсем. Старик заварил ему чабреца и заставил выпить полстакана, по ложечке. На большее, сил у безнадеги уже не хватило.

– Ладно, скажи, как зовут тебя, гость незваный? А то помрешь ведь, а я, так и не узнаю, кто отца моего в ссылку угонял

– Петр я. Никитин моя фамилия, – выдохнул тот

– Прощаю тебя, Петр Никитин. Нет у меня к тебе ни досады, ни злости. Только жалость одна. Вот. Допей только отвара этого. Да костерок разожгу возле тебя посильнее. А то, вижу, колотит тебя сильно. То ли от холода, то ли от нервов.

На утро гостю полегчало. Несколько месяцев он пробыл у старика, делая все больше и больше работы.

– Чувствую, Петя, выздоровел ты. Думаю, к детям пора. Небось соскучились по тебе-засранцу, – сказал старик как-то утром

– А кто помогать тебе будет? Работы ведь много, – встревожился гость

– Не волнуйся! – улыбнулся Старик. Когда надо, здесь, и сыны мои, и внуки, и правнуки. И костерок горит, в этом месте, как-то по особенному. И кости согревает, и жизнь новую даёт

Молва об удивительном исцелении бывшего конвоира и врага разнеслась по всем краям и окрестностям. С тех пор, повелось. К старику на костерок зачастили больные. В большинстве, безнадеги. Многие из них даже, в прошлом, были врачами. И немалых рангов. За несколько месяцев, проведённых у старика, они становились не только здоровыми, но и крепко помогали аксакалу по хозяйству. Большие деньги предлагали. Но не брал он ни копейки.

Зато тот, кто лучше всех работал, получал почетное право разжигать костерок, которому, в такой разношерстной кампании, было тоже, гораздо – гораздо, веселее…

Войдя в роскошный Боинг, рейса Москва – туркменский Ташауз, с настоящим американским экипажем, то есть, подлинными пилотами и стюардами на борту, я остолбенел. Только Туркменбаши мог такое себе позволить. Приобрести десяток-полтора громадных американских самолетов, да ещё вместе с экипажами.

Весь обширный салон, на удивление, был занят пестрой базарной толпой бедно одетых пассажиров, груженных всякой всячиной – от связок бубликов, до заполошно кудахтавших кур и воинственно гоготавших гусаков.

– Они летают в Москву на базар, – улыбаясь, объяснил Костя Салаев, мой добрый московский приятель, пригласивший посетить гостеприимный родительский дом

Благодаря заботе великого Туркменбаши Ниязова, билет в оба конца стоил, для граждан Туркмении, всего 2 доллара.

– Поэтому, – продолжал Костя, – в Москву выгодно летать не только для развлечений, но и, просто, на базар за продуктами

Усевшись на место, стоившее мне – не гражданину, четыреста долларов, я оказался тесно зажатым между гроздью ошалевших кур, связанных по лапкам, и грозно набычившимся, недовольно клекотавшим индюком, часто поглядывавшим в мою сторону с откровенной неприязнью.

Экзотическое окружение, щедро делившееся разнообразными натуральными, но не совсем аппетитными ароматами, отвлекло меня от мучительного ночного прострела поясницы.

Дотянув до серого промозглого утра, я, тогда, еле дополз до соседней аптеки. Не отходя от кассы, решительно натянул эластичный поддерживающий пояс и получил весьма сомнительную возможность осторожно-медленного передвижения.