Анаит Сагоян - Дом из парафина

– Мам, нужно на медленном огне. Так и дожаришь, и ничего не сгорит.

– А ты мать не учи тут давай. Волосы в подмышках не делают тебя мужчиной в доме. Так что по физике? – не отставала Инга.

– Ничего, говорю же.

Сандрик нанизал пару ломтиков картошки на вилку. Было ощущение, что вонзаешься в мясо остывшего мертвеца.

– Мне еще за электричество платить. Как уложусь, не знаю.

– Мам, я хочу ходить на футбол.

– Так, вот чай, – Инга грохнула стаканом по столу, налила кипяток, достала из другого стакана мокрый пакетик и, поморщившись, переложила его в стакан Сандрика.

– Ребята уже записались. Там за полгода совсем немного надо. Ну и кеды…

– Ты где рубашку порвал? – мать потянула воротник Сандрика вверх, показательно, чтобы он хорошо видел разошедшийся на вороте шов. Потом резко убрала руку и отошла к плите.

– Тренер собирает хороших ребят. Просто у меня нет кед.

Замоченная сковородка свалилась с плиты на пол, расплескивая мыльную воду.

Сандрик проглотил очередной ломтик картошки и посмотрел на календарь, вяло повисший на стене. Тысяча девятьсот девяносто, и дальше оторванный уголок. А на огромной фотографии над цифрами поместились нереальная женщина и нереальный остров.

Все крепче сжимая нож, Сандрик начал невольно сопеть. Он уже привык к поворотам дверной ручки. Еще возникало ощущение, что люди снаружи что-то скребут. Так прошло двадцать жутких минут без перемен.

«А что бы сделал отец? – голова Сандрика кружилась, и комната качалась из стороны в сторону. – А сделал бы я то же самое?»

«Неужели умирать и правда так страшно? Умирать самому?»

Сандрик вспомнил, как однажды Данечка, сын Жанны и Сержа, поранился, упав с забора. Весь ужас пришелся на три секунды спазматической тишины между его первым криком и еще более сильной волной второго. В этот самый момент время зажевало как пленку: ребенок застыл в непонятной позе с открытым ртом. Ты не знаешь, чего ждать. Ты не понимаешь, насколько сильна травма. Ты свалился в темную глубокую яму и еще не решил, как выбираться, а зверь притаился в темном углу.

Так неужели самому умирать страшнее? Нет. Сандрик тихо усмехнулся. Самому умирать просто. И перед глазами снова всплыла сцена с Данечкой, когда Серж и Жанна бросились с разных сторон к сыну, схватили его на руки и осторожно встряхнули. Трясли до тех пор, пока из Данечки не вырвался новый долгожданный крик, а затянувшемуся спазму пришел конец.

Лучше умереть самому, чем видеть смерть родных, заключил Сандрик, засопел еще сильнее, поднял руку с ножом и всверлил взгляд в дверь. Он уже не смотрел на ручку: она жила своей подвижной жизнью. Послышались очередные глухие удары, до того дикие, что казалось – дверь вот-вот сорвется с петель.

– Убью, – впервые за все время произнес Сандрик вслух и улыбнулся. А потом и вовсе расхохотался во все горло, запрокидывая голову, захлебываясь собственным смехом, упиваясь принятым решением. – Убью, мать вашу! – И упал.

«Это все ты. Смотри, что ты наделал…» – голос покойной матери повторял одну и ту же фразу, пока Сандрик не очнулся. Обнаружив себя на том же месте в прихожей, он огляделся: никого вокруг, все вещи на месте. Он бросил быстрый взгляд на дверь, и она была закрыта. Пакет с железным конструктором лежал нетронутый, прислоненный к двери. Рука все еще крепко сжимала нож. Голова страшно болела. Сандрик приподнялся и снова огляделся. Стараясь ступать медленно и бесшумно, он подкрался к двери и всмотрелся в глазок. Никого. Да и рассвело-то еще не до конца. В подъезде не было ни единого движения. Только неровный храп под самой дверью.

Сердце снова заколотилось, но Сандрик решительно открыл дверь. На рваном коврике у двери лежал съежившийся сосед. Покраснев от злости, Сандрик ткнул его ногой. Тот не отзывался. Сандрик ткнул снова.

– Вонища! – только и нашел что ответить сосед сквозь прерванный сон.

– Убирайтесь на свой этаж и проспитесь!

– Ты чего меня не впускала, идиотка?! – выпалил сосед.

– Убирайся, слышишь, давай! – И Сандрик тщетно попытался оттащить мужика от двери. Руки дрожали. Сандрик повернулся, решительно зашел в ванную. Электричества все еще не было. Он схватил ковш, зачерпнул им из тазика, и в темной ванной снова засверкала Медведица. Как будто не было этой ночи, не было ожидания смерти – своей, чужой. Не было ничего.

Сандрик вернулся в подъезд и не без омерзения окатил мужика водой из ковша, но сосед едва двинулся. Хотелось снова схватить нож и засадить его как можно глубже в эту огромную бесформенную тушу. Хотя страх уже давно отступил.

Глаза привыкают к темноте, если дать им время. Просто уткнись и жди: черная гуща станет медленно отступать, задвигаясь в углы, вползая в щели. По крайней мере, тебе кажется, что ты берешь над ней верх. А посмотри опять на свет: ты слепнешь, ты выцветаешь. Тлеешь от краев к самому центру. Ты теперь – темнота.

Сандрик скатывался по перилам аварийной лестницы до первого этажа школы. Так проще: на ступенях могло укачать, и потом хоть блюй в пролет. А качало, как на лодке, даже от самого легкого шага. Это еще ладно. После шестибалльного землетрясения и не такое бывает. Вот девятиэтажка по соседству накренилась: Сандрик не ходил туда к однокласснику Вовчику с тех пор, как у того на Сандриковых глазах выпал из рук теннисный мячик и поскакал из кухни по длинному коридору, набирая скорость, а потом завернул в зал и там ткнулся в закрытую дверь спальни. Мать Вовчика отворила дверь изнутри, подумав, что кто-то стучит, а мячик коварно нырнул в прощелину, споткнулся на скорости о косую ножку тумбочки и вылетел в открытое окно.

Это ладно еще. Родители Вовчика накануне закатили грандиозный ремонт, накупили мебели из-за границы, и всю эту роскошь дружно теперь кренило к открытому окну спальни. Крен переиначил все перпендикуляры внутри здания. А жизнь проходила по большей части внутри, по кухням, – такая себе местами креновая жизнь. Короче, бухать в этом доме было категорически нельзя – принял, встал из-за стола, и тебя моментально понесло к окну.

Это ладно еще. Как-то раз Сандрик встретил Вовкиного отца в очереди в пекарню. Так тот, накренившийся, совсем как в своей квартире, склонился к впередистоящей женщине и вперил в нее пустой стеклянный взгляд. Та, себе на уме, даже подумала, что Вовкин отец намекает ей придвинуться в ответ: мало ли что он хочет ей нашептать, а она, возможно, как раз одинока. Вот и приблизилась, ушко аккуратно подставила, а Вовкин отец от неожиданности как отпрянет резко! Но уклона не меняет. Она хмыкнула оскорбленно. Оттолкнула его. Он – гордый и злой – вышел из очереди, повернулся и пошел прочь, отклонившись всем телом назад, будто на скате. Ну, как привык.