Мария Ким - Мой телефон 03

В планшете обновляю статус бригады: «Вернуться на подстанцию».

– Айна, я поесть-то успею?

– Попробуй.

Айна достает свои банки и контейнеры из холодильника, накрывает поляну. На обед у нее каша в одной банке, в другой – фаршированный перец, к чаю варенье и осетинский пирог. Я Айне понравилась. Она меня приглашает угоститься и разрывает пирог на кусочки заскорузлыми пальцами, ножа на станции нет и никогда не было.

– Тебе сколько лет? – Айна резко вскидывает на меня колючий черный глаз с белым пятном на радужке.

– Д-двадцать четыре, – растерявшись, я даже пересчитываю годы, чтобы не соврать.

– Старовата, – бормочет старуха, проворачивая в уме какую-то внутреннюю бухгалтерию. – Гуляешь?

– Что?

– Не, глаз скромный. Вот если нервы… У тебя дистония?

– Откуда вы.

– Переживаешь, сгоришь. Мужика пора заводить.

– Да я на квартиру все никак не. – понимаю, что старуха шутит, пытаюсь улыбнуться, Айна серьезна, сосредоточенна, а на слове «квартира» заметно оживилась.

– Успеешь, – обрывает она, – у меня внук твой однолеток, свести бы вас.

И молча впивается в меня глазами. Взгляд скользит по моей фигуре, я следую за ним, углубляясь в извилистый ход ее мыслей, и вдруг обнаруживаю свой облик, описанный цепкими крючками-мыслями старухи. Упряма. На квартиру, может, и заработает, а пока руки не знает куда девать, еще и худоба, вегето-сосудистая дистония, намучается внучок с ней. Да и характер! Вон как зыркает! А таз широкий, детей хорошо родит… Да и не горских кровей. Айна еще раз взвешивает, решительно ставит на мне крест и закрывает глаза.

Кухня пахнет хлоркой и клопами (примерно так производители чайных пакетиков представляют себе аромат клубники). Торопливо пью чай, телепатически ощущая, как на центральной без перерыва звонят телефоны. Диспетчер снимает трубку, передает вызов на подстанцию. Селектор шипит, как обостренный астматик: «Миронова, поехали!». Не успела.

– Вызов уличный, остановка в сторону аэропорта. Что у нас с укладкой?

– Катетеров нет.

– Совсем?

– Да.

На остановке пустой троллейбус, кондукторша поддерживает за локоть старушку, божий одуванчик.

– Я в троллейбус, а они. вытолкнули, и в ребре хрустнуло.

Загружаю бабку в салон, от души хлопая дверью. Потом, когда мне выпадет счастье ехать на иномарке, испуганный водитель перекрестится и выдаст неизменное «это вам не жигули».

– И завезли куда, непонятно, и как отсюда добираться, денег-то на такси нет. – жалуется нараспев, кивая головой на каждом слове. – А чего стоим-то, дочка?

– Пробка.

– У вас же сирена?

– Только на экстренный. Будет кто умирать – включим.

Склоняет голову набок, пару минут раздумывает, подгребает к себе сумку и уверенно дергает ручку двери.

– Пойду я, моя остановочка.

С переднего сиденья разухабистое фельдшерское: «Скатертью дорожка».

– Стойте, вы куда?! – чувствую себя одиноким адекватом в этом дурдоме на колесах. – Нельзя так! Я что потом скажу, когда спросят, куда пациентку дели? «Вышла на перекрестке?»

И вправду вышла. Айна заглядывает в салон, смеется золотыми зубами:

– Сбежала? Бывает, у нас код на случай «09-ушел из машины».

Убираемся с перекрестка, находим дорогу поспокойнее, тормозим на обочине на аварийках, берем следующий вызов. Надо, кстати, коды повторить, я достаю из кармана блокнот со шпаргалками: «01-оставлен на месте, 02-отказ от госпитализации, 03-отозван диспетчером, 05-дверь не открыли» и еще 11 штук на все ситуации.

Статус – «Бригада свободна. Решение. Возвращение». На полдороге вызов. «Задыхается. Пневмония? Бронх. астма?»

Дед худой до восковой желтизны над выпирающими костями, серые глаза-блюдца на истощенном лице. Верхушки легких заливаются свистом, в нижних отделах – тишина. «У него вроде онкология, а может, и нет, ждем очереди на МРТ». Электроды кардиографа не держатся на остро выступающих ребрах, с трудом записываю кардиограмму – норма. Дыхание в нижних отделах легких не прослушивается. Гемоторакс? Ателектаз? Когда фельдшер сомневается в диагнозе, он набирает старшего врача. Айна знает, что ей скажут, за годы работы она впитала в себя все их знания и опыт, старшие врачи ей не нужны.

– Гидроторакс и в дежурную терапию.

– У них даже пульмонологии нет!

– Кислород.

Приемник в Клиниках открыли только вчера, строительная пыль тут же забивает бронхи. К хирургу очередь из стонущих, истерящих, беспомощно жмущихся по углам. Врач мечется по приемному, громко ненавидит скорую, завалившую его срочняками. Рентген не сделан, и он размахивает перед носом фельдшера кардиограммой.

– Какой гидроторакс? Вы там бензина нанюхались всей бригадой?

И выпроваживает за дверь.

Вывозим дедулю на коляске, родственница растерянно поддерживает колесо. Куда им теперь и что с ним? Знать бы, а неизвестно. Айна тянет ее в сторонку за локоть. Родственница, отойдя от больного, тут же срывается в путаный рассказ, повторяя про очередь на обследование и онкологию под вопросом.

– Рак у него, – говорит Айна, просвечивая черным глазом грудную клетку.

– А МРТ… – жалобно тянет племянница или дочь.

– Мне видно, – обрывает Айна, – долго ждали. В глаза смотри ему, видишь? Глаз как блестит, метастазы в печени, печень желчь под кожу гонит, и мозг отравило, все, нет печени. Теперь только помогать.

Родственница накидывается с вопросами, Айна отвечает. Ее объяснения сводятся к тому, что рак с метастазами в печени лечить – только мучать, а паллиативную помощь никто лучше родственников не окажет. Что в стационар по скорой их теперь не возьмут, потому что скорая в онкоцентр не возит, это поликлиника направление дает, и поликлиника виновата, что у них больные по несколько месяцев в очередях стоят. Что деду совсем скоро понадобится ставить системы, сбивать температуру и сливать мочу, и нужен для этого на дому свой медработник.

– Короче. Надумаете, помогу. – И решительно диктует свой телефон.

В свободное от первой и второй работы время, а подрабатывает она, торгуя на рынке, Айна ходит по домам и ставит хроникам за отдельную плату капельницы. Клиентов она набирает на скорой. Системы у Айны стоят дорого, но родственники на услугу соглашаются, Айна умеет продать. За совет и человеческое отношение родственники подсовывают ей в карман купюру, я отворачиваюсь. С фельдшерами Айна никогда не делится.

– Убейте меня… Яду дайте… Сил уже нет никаких…

Она похожа на очень старое кривое дерево, морщинистое, не раз битое молниями, с хрупкими толстыми наростами коры и звенящими жилами.

– Я уж ей говорила. Убей меня. Хоть вы, а?

– Мама, что ты такое говоришь! – дочка, а может, внучка. – И так целыми днями, то яду ей, то убей меня.