Александр Завьялов - Театральные подмостки

Лев Сергеевич, видимо, уловил моё состояние и сам разлил по рюмкам.

– Давай, Ваня, выпьем за здравие твоей супруги, хоть и бывшей. Трудно ей сейчас…

– «За здравие»? – удивился я. – Так ведь она вроде того…

– Ничего, может, ещё очухается… В очередной раз. Сама виновата. Ей седня положено на девять дней быть, мужа свово поминать на кладбище, а она непонятно с кем по театрам шляется…

Мы выпили, причём звонко чокнулись наперекор обстоятельствам, и я снова посмотрел в зал: Ольги нигде не было.

– К спектаклю готовится, грим, то, сё… – хитро прищурившись, сказал Лев Сергеевич. – Ну вот, Ваня, и мне пора, скоро мой выход. А ты тоже не путайся под ногами, сходил бы в храм, что ли. Всё душе легче…

– В какой храм?

– Бог даст – ноги сами выведут. А как же, лицедейство хоть и не грех, а душе много хлопот доставляет… Путаница всякая… Ты иди, иди, не занимай сцену. Уступи живым…

Я покорно встал и, не помня себя, как загипнотизированный, пошёл на ватных ногах невесть куда. Очутившись возле кулис, я машинально обернулся и увидел, что на сцене поменялись декорации. Изменился и весь облик Льва Сергеевича – его одежда и лицо. Пушистые бакенбарды приросли округлой благородной бородой, странный костюм… Это уже был аскетически отрешённый учёный, всецело поглощенный своими научными изысканиями и немного чудаковатый. Я узнал этот персонаж. Профессор Ламиревский из спектакля «Ящик Пандоры».

Ящик Пандоры

Алаторцев вот уже больше десяти лет неподражаем и, я не побоюсь этого слова, гениален в этой роли. Спектакль только начался, и Лев Сергеевич, как подобает для вступительной мизансцены, стал метаться из угла в угол декорационной комнаты, восторженный и возбуждённый, переполненный неописуемой радостью. Он настолько счастлив, что не боится казаться глупым и ведёт себя как мальчишка. И это, как выясняется впоследствии, совсем не свойственно рассудительному и убелённому сединами профессору. Размахивая руками, Ламиревский кричал в зал:

– Сегодня величайший день в моей жизни! Сорок лет я шёл к своему великому изобретению! Сорок лет! Боже! Мне даже страшно оглядываться назад! Сколько же трудностей пришлось преодолеть! Сколько страданий вынести! Как часто я оказывался на грани отчаяния и думал, что ничего не получится. И вот свершилось! И теперь человечество воздаст мне по заслугам! Никто и никогда за всю историю не смог даже приблизиться к тому, что удалось мне!

Это первый душераздирающий монолог профессора Ламиревского, есть и другие… Но на сцене Ламиревский не один. За столом, заставленным хитроумными приборами, сидит лаборантка и синий чулок Алевтина Аркадьевна, преданная науке и профессору, которую бесподобно и, я вновь не убоюсь этого слова, гениально играет Ольга Резунова… Она с восхищением взирает на Ламиревского поверх своих старомодных очков и, кажется, тоже счастлива. И всё же тень тревоги мимолётно омрачает её одухотворённое лицо… Как будто она чувствует беду…

Я с удивлением смотрел на Ольгу: как это она в кратчайшие сроки успела протрезветь и органично войти в образ? Поистине такое под силу только великой актрисе! Ещё недавно весёлая и несколько вульгарная особа безвозвратно канула в Лету. Строгий халат лаборантки – от бирюзового платья с глубоким декольте не осталось и следа, – чёрные туфли на низком каблуке, скромный облик и осанка. Вычурная и вызывающая косметика Ольги осыпалась, как тополиный пух, ярко-напомаженные губы поблекли, а шикарная причёска скукожилась до банального тощего хвоста на затылке, перехваченного чёрной резинкой.

Кстати сказать, Алевтина Аркадьевна одна из ключевых образов в спектакле, роль сугубо положительная и серьёзная. А посему, помнится, Бересклет и актёры нашего театра почти единогласно решили, что только Ольга Резунова может справиться с этим сложнейшим персонажем. И конечно же, наша Олёша справилась и вот уже многие годы блистает в этой роли всеми гранями своего таланта.

Есть в спектакле «Ящик Пандоры» роль и для меня. Я играю Андрея Звенигородского, сибарита и ветреного мажора, у которого нет души… Я сватаюсь к дочери профессора Ламиревского от четвёртого брака. Юленька меня обожает, готова идти за мной на край света, и в огонь, и в воду, готова нести на своих хрупких плечах мои в будущем гарантированные медные трубы, но между нами встаёт «папенька», зануда и ретроград профессор. Он по каким-то одному ему ведомым причинам принимает меня в штыки, брезгливо морщится при каждом моём появлении и всякий раз наотрез отказывается меня выслушать. Словом, все мои поползновения заканчиваются крахом.

Не все, наверно, читали это эпохальное произведение – пьесу Валентина Рингера «Ящик Пандоры» и тем более не смотрели спектакль в театрах… и правильно. Довольно вычурная пьеска. Уж такой в ней глубинный смысл сокрыт, такая умопомрачительная сакральность, что публика выходит из театра… в полном недоумении.

Вкратце идея пьесы такова. Известный учёный профессор Дмитрий Ильич Ламиревский изобрёл прибор, который может видеть душу. Достаточно направить прибор на человека, и сразу ясно, есть ли у того душа или нет её вовсе. Изобретение грандиозное, что и говорить. Человечеству уже не надо ломать голову по поводу бессмертия. И теперь атеизму вместе с Дарвином, естественно, грозит полный крах. Дарвин обиженно ворочается в гробу, а весь атеизм летит к лысой ежовой бабушке.

Прибор Ламиревского фиксирует душу как некий очень плотно сжатый энергетический объект. Причём это не электромагнитная энергия, а нечто совершенно неизвестное науке. Профессор объяснил эту энергию, как очень сжатое информационное поле. И без колебаний определил: дескать, это душа, и ежу понятно, потому что от мозга к этому объекту и обратно исходят импульсы той же неизвестной природы. Эта душа оказалась меньше сантиметра и может находиться в любой части тела.

Признаюсь, мне это показалось какой-то ахинеей, но, ничего не попишешь, так автор незамысловато представил человеческую душу и её связь с мозгом и со всем телом.

Ну и вот, профессор Ламиревский над своим прибором трудился сорок лет. Недосыпал, недоедал, отказывался от всех жизненных благ – словом, всю жизнь положил ради своего великого изобретения. Первыми на наличие души прошли испытания Алевтина Аркадьевна и домочадцы Ламиревского. Опыты увенчались успехом. Но весь трагизм истории заключается в том, что у самого профессора души не обнаружилось. Ламиревский, конечно же, расстроился, но ему хватило мудрости и самокритичности, чтобы не впасть в отчаяние. Как впоследствии выяснилось, это было не самое страшное… Профессор поступил дальновидно и не стал афишировать во все инстанции и трубить во все трубы о своём открытии. Во время своих тайных исследований он вдруг обнаружил совершенно необъяснимые вещи. Поначалу всё шло хорошо. У тех людей, которых профессор хорошо знал и которых считал честными и порядочными, он легко находил эту самую душу, а когда при встрече со своим недругом, человеком низким и подленьким, Ламиревский украдкой включил свой прибор, тот ничегошеньки не зафиксировал. Было и ещё несколько удачных экспериментов. Естественно, у профессора захлопали крылья за спиной, и он, окрылённый, уже видел себя на Нобелевской трибуне. Но потом пошли странные и непонятные вещи, всё оказалось гораздо сложнее. У какого-нибудь убийцы и насильника запросто могла быть душа, а у хорошей, доброй женщины, матери пятерых детей, души почему-то не оказалось. Таких примеров накапливалось всё больше и больше, и профессор, само собой, рухнул, как Икар с обожженными крыльями, с небес на бренную землю.