Наталья Гнедова - Суйгинки. Рассказики обо всём

В молодости у мамы была подружка тётя Зина, которая, выбирая жениха, рассуждала непонятно кем наученная (сама из семьи была самой простецкой и даже не в меру пьющей) о том, что главное, чтобы муж был из хорошей породы.

Тетя Зина была красавицей: фигурка ладная как у фарфоровой статуэтки на комодах односельчан, улыбчивая, с ярким румяцем на кукольном лице. Понятно: от чего потерял голову молодой прибалт из крепкой семьи сосланных, живущей дружно и обособленно. Парню удалось убедить родных в своём не совсем подходящем для семьи выборе, а тетя Зина посчитала, что схватила удачу за хвост: порода была что надо.

И действительно, всё складывалась удачно: семья была работящая и непьющая, молодой муж красавицу свою баловал и оберегал от строгой свекрови. А после появления внуков, на одно лицо с сыном, таких же белёсых и долговязых, сердце матери и вовсе оттаяло.

Но судьба тети Зины сделала неожиданный для неё и вымоленный семьями поселенцев поворот: сосланным разрешили возвращаться на родину. Собрались и прибалты, с тяжёлым сердцем отправилась в дорогу и мужняя жена. В долгом пути всё громче и злее стали разговоры обиженных прибалтов о советской власти, о бестолковых пьяницах «русских», о планах устроить жизнь на родном хуторе «как следует». Когда добрались наконец до места, тётя Зина окончательно почувствовала себя чужой в этой семье и абсолютно несчастной. За стол под светом керосиновых ламп ужинать не села, просидела на лавке до утра как замороженная, не слыша уговоров мужа. В голове обрывками пролетали картинки будущей жизни среди «этих таких неродных людей» одна страшнее другой. А утром она объявила, что возвращается домой, в Сибирь. Удерживать силой тетю Зину никто не стал, страх перед властью сидел глубоко, да и влюблённый по—прежнему в чужачку сын принял её сторону.

Молодые вернулись в Сибирь, и чтобы окончательно слиться с местными, муж официально принял девичью фамилию своей половины. И зажили дружно, наладив крепкое хозяйство, родив ещё одну девочку и опять не в маму.

Почему уходит любовь? Кто знает? Тетя Зина по —прежнему была хороша собой, а муж вдруг стал неласков и даже жесток. Слухи в деревне расползаются быстро. И несмотря на все предосторожности благоразумного прибалта и жена узнала о новой страсти. Замужняя соседка на вид была не чета тёте Зине: одутловата и крупновата, но уж очень загадочна и жеманна не на деревенский манер. Их связь продолжалась до конца жизни, а тётя Зина ничего не могла сделать. Со временем она начала попивать (порода взяла своё), за что была сурова побиваема мужем.

Иногда она чуть пьяненькая приходила к маме, жаловалась на горькую судьбину, на холодность детей, которые все в породу отца, и даже делилась по секрету, что в отчаянии дошла до ручки: предложила мужу своей соперницы согрешить «назло им». А он отказал, не из той породы…

Была баба Дуня из местных или сосланных, куда девался её муж да и был ли он вовсе-рассказать теперь некому.

И я сейчас уже смутно помню эту старушку, доживаюшую свой век в одночасье опустевшем доме своего единственного сына, который взбудоражил весь посёлок страшным преступлением.

Баба Дуня была местной знахаркой, которая денег за свою помощь никогда не брала, в отличие от многочисленных современных колдуний всех мастей. Лечила она детишек от испуга, выливая воск на воду, под тихое бормотание то ли молитвы, то ли заговора. А чаще всего «правила» рожениц, укладывая их на собственную постель, ставила на место натуженные органы каким-то особым массажем. После процедуры молодые мамы обязательно должны были полежать спокойно, а баба Дуня в это время чаще всего готовила что-нибудь поесть из кусочка мясца или салка, принесённых сами же посетительницами. Могла плеснуть и из чекушечки, но чаще наливала горячего чайку на травках и заводила беседу о том, о сём. И молодые бабы передыхали от ежедневных крестьянских хлопот, и бабушке было чем отвлечься от тяжёлых дум.

К старушке односельчане относились хорошо, слова худого никто не сказал ей, не укорил за сына «ненавистника», так такую породу людей метко определяла наша любимая тётя.

Помогали бабе Дуне и мы, соседские ребятишки, воспитанные на историях о Тимуре и его команде: то ведра воды принесем, то дрова натаскаем про запас в сени на случай, если пурга разыграется и заметёт поленницу.

Так и текла потихоньку бабушкина жизнь в долгом ожидании сына-тюрьмиянца. А сынок явился раньше положенного срока, говорили «за примерное поведение» выпустили. Старуху-мать он выпроводил из дома почти сразу же, отблагодарив за присмотренный дом. Старушку приютила сердобольная одинокая соседка в своей половинке барака, где баба Дуня вскорости и померла.

Её сынок-убийца, изрубивший топором неизвестно как забредшего к нему приезжего «вербованного», как называли завербовавшихся на северные заработки людей, и, по мнению многих, человека тихого и безобидного, с односельчанами не общался. Соседи делали вид, что не замечают его, да и сам он никаких попыток к общению не предпринимал: копошился во дворе и по дому, разговаривал сам с собой. А из обрывков фраз, долетающих до прохожих и пришедших к общественному колодцу у дома убийцы, становилось все яснее: с головой у него не в порядке. То инопланетяне телевизионную антенну перенастраивают и вещают для него свои программы, то кто-то медицинские эксперименты с ним проводит.

В общем понятно, крыша окончательно поехала может от одиночества или раскаяния о содеянном. Кто знает? Как и неизвестно никому, почему у доброй и бескорыстной старушки вырос такой сын… А ведь казался таким положительным: депутат сельского совета, народный заседатель в судебных разбирательствах, правда жил бобылём, жена ушла не вытерпев почему-то семейной жизни. И судья в перерывах закрытого для односельчан заседания по —свойски сокрушалась не раз: « Как же так, Родион Николаевич! Как же так!?»…

В нашем таёжном посёлке, окружённом как часовыми разлапистыми соснами, вековыми кедрами и множеством болот с озерцами, больше всего среди сосланных было немцев. Это и понятно, кого как не их с лёгкостью определяли в «неблагонадёжные» и отправляли подальше от пожара разгорающейся войны. Большая часть из них покинула наши суровые края, как только появилась первая возможность. Семья же Кобышевых (по фамилии определённого в мужья местного) приросла корнями к новой родине накрепко.

Немецкая фамилия никогда не произносилась в их семье ни старой бабушкой, которая до конца жизни так и не научилась говорить по-русски без акцента, ни белокурой красавицей хозяйкой дома, ни тем более воспитанными в советских традициях дочками.