Антон Злотин - Черное небо. Повесть

– Интересные сейчас пошли ревизоры, а, Александр Витальевич? Ничего не проверяет, никого не накажет да и не боится ее никто. Ведь вы не боитесь?

Губернатор странно посмотрел на Сафронова. Сафронов кивнул:

– Смешно, да? Вам ее боятся. Вы ж не Добчинский с Бобчинским.

Губернатор отодвинул от себя чашку:

– Ну что, закругляемся?

– Хороший мужик Александр Витальевич, – думал Сафронов, —да и вообще все хорошие. Законченных негодяев нету, подонков нет. Или крайне мало. Почему же тогда все плохо так, а?

С высокого крыльца Законодательного собрания Сафронов скользнул на улицу Мира, бывшая Воскресенская. Водители правительственных машин неспешно курили, переговаривались. Двигатели работали. Вдоль улицы прохладный дул ветерок. Ленин, стоя спиной к Законодательному собранию, качнулся – показалось Сафронову.

– Наверное, и он верил, – подумал Сафронов уже о Ленине, – переживал за эту страну, старался. Не вредители же они. Разве можно губить, уничтожать место, где сам же ты и живешь, где живут твои дети? Где предки твои похоронены… Ведь ехал сюда люд со всего света, частью недобровольно, вынужденно. Поляков ссылали, евреи бежали от погромов, в Гражданскую вообще все смешалось и кого тут только не было: и чехи, и венгры, и китайцы. Да еще местные: южные, северные, хакасы, эвенки, ненцы… И все они цеплялись за эту землю, работали, строили дома, рожали детишек… Питали этот край своими заботами, своим теплом. И небо дышало ярче… Наверное.

Перекресток улиц Мира и Диктатуры, оживленно, задорно. Вниз под гору – центральный рынок, бешеные цены на енисейскую рыбу, аттракцион для туристов. Местные знают, что рыбу надо брать с теплоходов, речники ее контрабандой везут с севера: чир, таймень, нельма, муксун, стерлядь. Осетр – царь речных рыб. На перекрестке – продуктовые магазинчики. На улице Мира магазины одежды, электроники, кондитерские, кафе. – Европа, —усмехнулся Сафронов. Почти на каждом доме – мемориальная табличка, а то и по несколько. Сафронов внимательно прочитывал каждую, но никого из этих людей он не знал. – Где-то между парком и площадью, помнится, был забор. Метро строили, – журналист всматривался в городской пейзаж, хотя доподлинно знал, что забор снесли, стройку закрыли. – Тогдашний губернатор – наивный человек, профессор – тоже хороший. Думал, жизнь обустроить, людям помочь. Почему-то не вышло. Рассыпалось все. И уважение людей потерял, проиграл выборы заезжему генералу. И генерал хорош был, силен, рьян, хребты обещал ломать… Погиб, бедолага.

Рядом с журналистом притормозил внедорожник. Водитель опустил стекло.

– Проехаться не желаете?

Сафронов, не поворачиваясь, буркнул:

– Спасибо, как-нибудь в другой раз.

– Я все же настаиваю.

Сафронов повернулся к машине. Водитель в окне улыбался, но за затененными задними стеклами угадывалась угроза.

– Ладно, поехали! – согласился Сафронов и плюхнулся на переднее сиденье. На заднем и вправду расположилось двое, внушительные и спокойные.

– Вы не переживайте, Матвей Николаевич, мы немножко вас покатаем. Кое-кто встретиться с вами хочет, – мирно сказал водитель и развернул внедорожник посреди улицы. Замелькали дома, обновились районы; потянулись усадьбы.

– Почти приехали, – молвил водитель. Машина катила вдоль высокой кирпичной изгороди, своей неприступностью напоминавшей тюремную. На въезде вооруженный охранник махнул: – Проезжайте. Внедорожник еще добрых десять минут ехал по территории то ли парка, то ли обихоженной, уютной тайги. Наконец, показался мрачноватый дворец со всеми атрибутами средневековой крепости: бойницами, башнями и даже ров, хотя и без воды, наличествовал.

– Выходите, пожалуйста, вас ждут, – попросил водитель, – и спасибо, что не доставили нам хлопот. А то парни, – он кивнул в сторону заднего сиденья, – и так много трудятся.

Сафронов поплелся в сторону дома. На пороге появился владелец. Хозяин. Босс. Сафронов узнал его моментально. – Вот он, знаменитый Пупо, ошибиться нельзя. Не зря его так прозвали – просто копия великого итальянца. Сафронов остановился.

– Поднимайтесь, поднимайтесь, коль уж приехали, чего на пороге стоять, – ворчливо проговорил Хозяин.

– Кажется, Пупо не в настроении, – про себя заметил Сафронов. Хозяин пропустил вперед гостя, сам немного ссутулившись, побрел следом, вид у него был измученный.

– Как вы себя чувствуете? – рискнул поинтересоваться журналист.

– Неплохо, неплохо, – почти прошептал Хозяин, – есть некая слабость, усталость, я бы сказал, но это мы с ребятами на тренировке вчера переборщили с нагрузкой. До сих пор спину ломит и кулаки болят. С тех пор, как я перестал курировать боксеров России, совсем форму утратил, – пожаловался он. – Раньше хотя бы конкуренты не давали расслабиться. Нужно было постоянно поддерживать тонус, спортом занимались с утра и до вечера. А как еще поднимать российскую экономику? Слабыми руками ее не поднимешь. Вот мы и старались с ребятами. Весь факультет физического воспитания тогда на меня работал. Со мной, – осторожно поправился он. – Из факультетов физвоспитания и вышли главные отечественные экономисты. Спорт ведь наше все, не так ли? – заглянул в глаза Сафронову Хозяин. Сафронов кивнул. Он хорошо помнил виденный им на картинке в сети уголок городского кладбища, треть от всей кладбищенской территории, где чуть ли не ежедневно хоронили в девяностые годы конкурентов Хозяина. Но Сафронов Хозяина не боялся. Он знал, что Пупо – человек порядочный и, в общем, хороший. Обилием добрых дел и сердобольным участием в народной жизни он давно заслужил всеобщее уважение. А то, что в былые годы боролся за место под солнцем, так кто не боролся? Ротшильд? Рокфеллер? Миллер?

– Я знаю, зачем ты приехал, – едва войдя в кабинет, взял быка за рога Хозяин. – Экология. Опять это проклятое небо. И опять все на меня свалят. На мой цементный завод. Хотя завод не при чем, и ты сам это знаешь. Просто я всем мешаю. Спать они не могут оттого, что я жив, оттого, что народ меня любит. Елки мои знаешь? Какие подарки я людям дарил? По тысяче рублей подарок. А знаешь, сколько подарок от администрации стоил? Пятьдесят, пятьдесят рублей. А сироты мои, детский дом на моем содержании? А инвалиды, а программы помощи всякие? Думаешь, народ не помнит, не знает? Наш народ все помнит, и меня помнит и ценит, поскольку я сам из него, и не забыл свои корни, не зазнался, не потерялся в деньгах да во власти. А народ наш, много он от кого добра видел? Копейку если добавят, так рубль отнимут. А меня помнят они, любят. Потому что за них я. Честно за них, без говна за пазухой. И в какую каталажку меня не засунь, любовь эту народную ты не вытравишь. Вот из-за этой любви они и бесятся, и тебя прислали под меня рыть.