Антон Злотин - Черное небо. Повесть

Из аэропорта после встречи с чиновницей Сафронова по ириной просьбе должен был забрать Игорек, начальник ее отдела, замечательный добряк, природник-орнитолог. Сафронов еще на повороте к аэропорту заметил его машину.

– Давай, скорее заскакивай, – проорал Игорь, едва подкатившись, —тут если внутри территории аэропорта на минутку задержишься, влетишь на конкретные деньги.

Сафронов поспешно заскочил на переднее сиденье.

– Кто это такое придумал? – слегка запыхавшись, спросил Сафронов.

– Дерипаска, кто ж еще. Его же аэропорт. Ну что, к Ире?

– Конечно, – поерзав на сиденье, удобнее устроился журналист. – Игорь молчать не будет, – подумал он. И действительно, весь долгий путь через город на правый берег Игорь рассказывал о работе, о смене ректора в институте, очередному вышедшему в тираж чиновнику понадобилось теплое место и старого ректора сдвинули, выслали на заслуженный отдых. – Экспедиций сейчас мало, – жаловался Игорь, – да и ехать почти что некуда. Фауна почти полностью уничтожена, и это без всякого черного неба…

– Человек уничтожает природу. Это всегда так, – опрометчиво высказался Сафронов.

– Всегда, – сразу же разгорячился Игорь, – но мы обязаны с этим бороться, препятствовать этому. Мы же разумные существа…

– Ты думаешь? – усомнился Сафронов. – Разве люди не такая же природа, как ветер, океан, тайга, магма? Магма может собой управлять?

– Но люди – не магма, – перебил Игорь.

– Сейчас начнется, – с усмешкой подумал Сафронов, – на полчаса минимум. Игорь, профессиональный лектор, не мог упустить возможность обкатать очередное свое выступление перед хоть и маленькой, но зато надежно привязанной к креслу аудиторией.

– Как там, у Иры дела? – перед самым Ириным домом спросил Сафронов.

– Как обычно, – равнодушно ответствовал Игорек. – Ты же знаешь, как она живет. В ее подъезде только она одна не сидела. Все остальные – зеки. У нас же на правом берегу везде так. Редко кто на зоне не чалился. Тяжело ей с такими соседями. Она же с книжками все или растения свои перебирает, гербарии, мы ей сейчас на дом разрешаем работу брать. Институт оформление коллекции завершает, выходим на европейский уровень. Так она днем и ночью за микроскопом сидит, рассчитывает к новому году закончить.

– И?

– А неделю назад соседка ночью к ней постучала. Мужик ее, бывший зек, четыре ходки, разбушевался. Морда у соседки разбитая, кровь капает, сама плачет. Полицию боюсь, говорит, вызывать. Может, ты с ним, Ира, поговоришь? И Ира, дура, зашла в квартиру, зек этот сбил ее с ног, ударил куда-то, она не помнит, начал глаза выдавливать. Ей, женщине… Кто-то полицию все же вызвал. И этот зек подал в суд на Иру за незаконное проникновение в жилище. А ты ее знаешь, для нее это что смерть, она теперь ни спать, ни есть, ни ходить толком не может.

– А соседка что же? – спросил Сафронов.

– Обычное дело, на стороне мужа. Дескать, ничего не знаю, никто ее не бил, сама Ира виновата.

– Гады… – пробормотал журналист.

Машина завернула во двор напротив заброшенного пивного завода.

– Пиво-то помнишь наше? – кивнул Сафронов в сторону предприятия.

– Конечно. Говно было пиво, если честно.

– Но продавалось хорошо.

– Да, это они смогли.

– Если б немцы не купили завод, так бы до сих пор и работал.

– Слушай, я к Ире не пойду, некогда мне, в институт надо, – проговорил Игорь, – вы уж посидите там и за меня.

Сафронов немного расстроился. Иру он любил, но с игоревой болтовней вечер прошел бы легче. А Ира… Она загрустит, вспомнит своего Кольку, его умирание…

– Вот здесь он лежал, – Ира показывает куда-то в угол, куда Сафронов не очень и смотрит. – Скрючился сразу после нового года и уже не распрямлялся до самой смерти. Четыре месяца.

Они вернулись на кухню, Ира включила кофе. Эти истории Сафронов слышал не раз, но Ире по-прежнему необходимо выговориться. Потерпим.

– А в последний месяц боли стали совершенно невыносимыми. Так говорили врачи. Сам-то Колька молчал, только изредка тихонько постанывал. Терпеливый был. Но умирал в страшных муках. Только наркотические средства могли бы ему помочь, ты же знаешь. Но это ж наркотики, их нам не давали. Аскорбиновую кислоту принимайте – мне сказал доктор. Я заплакала, развернулась, пошла. А что сделаешь?

– Да, это Ира, – подумал Сафронов, – наш человек. Она не будет кричать, требовать, возмущаться, драться, противиться. Развернется и молча пойдет умирать.

– Кофе горчит, – неожиданно молвил Сафронов.

– Да, – оживилась Ира. Похоже, она сама немного устала от собственных бед. – Это мне из Швеции знакомая привезла. Хороший кофе, у нас такого не купишь.

– Я у тебя заночую? – попросился Сафронов. Возвращаться в гостиницу не хотелось.

– Конечно. На Колькину кровать тебя уложу, – сказала Ира и пошла доставать белье.

2

Правый берег шумит, на правом берегу спится плохо. Сафронов лежал на кровати, где не так давно умирал Ирин Колька, глядя бессонно на свет уличного фонаря, слушая звуки улицы. Шумели подвыпившие компании, визжали девки, что-то раз или два ухнуло. Выстрелы? Ира тоже не могла уйти в сон, ворочалась. – Кольку своего вспоминает, – подумал Сафронов.

– Как там Наташа, что-нибудь о ней слышно? – гость решил возобновить беседу, все равно не уснуть.

– Почти ничего о ней и не слышала. Как уехала она в Индонезию, так редко на связь выходит. Может, с кем-то из девчонок на работе она переписывается, я не знаю… Мужики разные часто заглядывают, спрашивают о ней…

– Интересно, подучила она английский?

Одновременно они рассмеялись. Однажды Наташе доверили показать немецкой делегации институт, что она с успехом и сделала. Делегация состояла из одного единственного немца. На следующий день Наташа взахлеб делилась впечатлениями от своей же экскурсии, будто и не она выступала экскурсоводом. Поражалась самой себе, как, почти не зная английского (о немецком и речи нет), она смогла так очаровать ученого немца, что после экскурсии он пригласил ее в ресторан гостиницы, где его разместили на время поездки. К обеду от немца пришла эсэмэска, и Наташа возбужденно носилась по кабинетам с просьбой перевести сообщение от ее нового друга. Научные сотрудники оказались неспособны к переводческой деятельности, и Наташа почти отчаялась, но тут она вспомнила об Ирине, которая, наверняка, смогла б ей помочь. Ира, напялив громадные черепашьи очки, вслух торжественно прочитала: I miss for your pussy. На миг в кабинете воцарилась кладбищенская тишина, потом грянул вежливо-хамский хохот.

Вдоль по улице, кажется, это проспект имени газеты «Красноярский рабочий», движется старый трамвай, из тех, что купили у чехов еще в семидесятые годы. В трамвае у окошка, прижавшись носом к стеклу, сидит Ира, взгляд у нее строгий, смотрит она скептически. Но это не взрослая Ира, а маленькая девчонка, косицы оттопырены в стороны, ситцевое платье, хотя за окном зима. В соседнее окно глядит Игорек, и он тоже ребенок, задорный мальчишка в матроске, в руке у него шевелится, верещит птенец. Игорь его осторожно поглаживает. В другое окно таращится Толик Идиятулин, крепкие руки, но глаза наивные, детские. Где-то в районе сердца майка его порвана, по капле сочится кровь. Дальше еще какие-то люди, знакомые, но имена их так давно улетучились из памяти, что вспомнить уже нельзя. Трамвай скрипит, покрякивает, поворачивает на Предмостную площадь, потом на улицу Матросова, дальше опять поворот. И места уже новые, незнакомые. Склады, пустыри, брошенные заводы. Редко где дымок вьется, а прохожих здесь в принципе не бывает. – Ну и задворки, —беспокойно отмечает Сафронов, в голове уже строя план, как выбираться отсюда. Пассажиры сидят, помалкивают, смотрят в окна. И тут замечает Сафронов, что рельсов впереди нет, да и позади тоже, рельсы давно закончились, и как движется этот трамвай, и что его тянет – понять невозможно.