Андрей Георгиев - Наши сны. Сборник рассказов

– И какой дурак выдумал эту войну?

Все поняли, о чем он хотел сказать, но разговор не поддержали. Лишь молоденький лейтенант, видимо, сразу после училища, стараясь придать своему голосу больше значимости и поставить его потверже, постукивая ногой о ногу, сказал:

– Пошевеливайтесь, ребята, раньше сделаем, раньше уйдем!

Но голос от холода сорвался, и получилось у него вроде «раньше сядем – раньше выйдем».

А снег шёл и шёл, ему было всё равно.

1986 г.

Лёгкий ветер. Прохладно. Ещё вчера днём шёл снег с дождём, и военная форма из жёлто-грязной за минуту становилась тёмно-зелёного цвета. Сегодня с утра ярко светит солнце. Оно светит здесь так ярко всегда, даже зимой. После приезда из Монголии, в полдень, где-нибудь на широте Москвы, не покидает ощущение начинающихся сумерек.

Редкие облака пересекают светло-голубое небо. Вместо обещанной изнуряющей жары постоянно дуют прохладные северные ветра. Особенно они зверствовали неделю назад, когда где-то там, на севере, в Союзе вскрывался из-подо льда Байкал. В ложбине лежит густой туман. Он здесь – частый гость в ранние утренние часы. Над головой в небе парит красный коршун. Ворон с глухим шумом режет крыльями воздух.

Трава жёлтая и жухлая. Лишь изредка на глаза попадаются зелёные островки, или совсем неожиданно цветы нарушают общую гармонию отсутствия ярких красок. Почки, наконец, начали раскрываться. Деревья, посаженные и выращенные здесь русскими солдатами, не вписываются в пейзаж соседних голых сопок. Земля пылит под ногами, или вернее, то, что здесь называют землей. Только щебень и пыль дают здесь жизнь всему. Как и дома, весело щебечут на ветках жёлтой акации воробьи, правда, монгольские. У входа в казарму спит дворняга. На боку у неё краской написано «Heavy Metal». В небе стрелой прошёл сокол, вспугнув голубей и подняв куропаток, которые, как мотоциклы, с треском перелетели за прикрытие казармы.

Над всем этим висит безмолвие и страшная скука. В горах напротив, где редкий лес, наверное, свежей и интересней, летают лесные птицы, живёт разное зверьё. Но так ли это или это всё – плод фантазии, узнать мне не суждено. Десяток километров отделяет нашу часть от этого леса, но главное – колючая проволока и таблички с магическими надписями, вроде: «Стой, предъяви пропуск!»

Близится обед, а теплее не становится. Когда же наступит жара? Уж очень хочется, чтобы эта страна хоть немного напоминала о той, про которую читал в учебнике географии. Глаза постоянно упираются в сопки. Они, безусловно, красивы и многолики, но только когда смотришь на них издали. Они меняют свои очертания и краски в зависимости от погоды и освещения, показывая или скрывая впадины и уступы. И утренние никогда не похожи на вечерние. То их полностью закрывают облака, то облака лишь лежат в их ложбинах, то туман оставляет зрителям верхушки, заполняя собой все расщелины и долину у их подножья. Зимой сопки белые, и лишь лес лишаями лежит на них. После града они серебряные, осенью – буро-жёлтые, в начале лета – изумрудно-зелёные. Когда налетает пылевая буря, они напоминают замок ведьмы, когда идёт проливной дождь – сказочный остров во время шторма. И, конечно, эта тектоническая архитектура бесподобна в часы заката и рассвета. Но они, как плохая картина, выполненная масляными красками. Стоит их рассмотреть поближе, и вся красота пропадает. Остаётся лишь каменистая земля и невзрачная трава. И ты разочарованно пинаешь камень, который лежит тут, быть может, со времён Чингисхана.

Я уныло гляжу на заходящее солнце. Ещё час, и сопки уйдут во тьму. Хочется верить, что вокруг тебя – первозданная природа. Сейчас лама затянет свою печальную песню, но вместо этого долина внизу откликается автомобильным урчанием. Ночное небо безоблачно, и Цааган Сар – белый месяц по-монгольски висит прожектором над всеобщим безмолвием. Северный ветер неприятным холодом забирается под х/б куртку. От такой свежести дневальный «не уплывает» (не засыпает). Старшина не в настроении сегодня играть в нарды, а я – в «козла», поэтому он читает, а я просто мечтаю.

Странно: неужели действительно человеку нужно потерять, чтобы понять цену того, что постоянно было под рукой и казалось банальным до зевоты? До границы родной земли – километров семьсот, а до родного дома – шесть тысяч. Где-то внизу стучит поезд. Может быть, он идёт в Союз. Весь смысл этого слова начинаешь понимать только здесь, после разлуки.

Старшина советует бросить писать ерунду, а лучше накатать домой письмо. Письма домой давно уже кратки. Это раньше хотелось писать письма, а главное – получать. Теперь же какая-то внутренняя степенность, а может – и равнодушие заменяют это желание. Но нет-нет, да и хочется впасть в ностальгию от чьего-нибудь послания.

Дома – ещё вечер. Общага гудит голосами, а у нас – глубокая ночь. Часов в пять из-за сопок появится первый луч, выползет туман и скроет наутро всю долину. Но это будет только утром, а пока стоит, «уплывая», дневальный, скрипит кровать под засыпающим дежурным по части, и старшина читает какую-то посредственную фантастическую повесть, которая, по мнению автора, претендует на пророчество. А я даже не смогу помечтать, потому что нет настроения. Сидя на холодном кафеле ротного крыльца, потягивая «Казбек» и глядя на огни города, я думаю, что, наверное, когда-нибудь с грустью буду вспоминать это время. Доведётся ли мне ещё побывать здесь, в Улан-Баторе – столице, не похожей на столицу? Не похожей по крайней мере в мае 1988 года.

01.05.88

Нас построили на перроне, зачитали фамилии, «справа по одному, по вагонам бегом марш!» Отпуск! Еще год назад я и мечтать о нем не мог, а сегодня команда из дембелей и отпускников, собранная со всей Монголии вместе со мной общими вагонами спешила в Союз. Дорога домой всегда бывает длинной. Нам предстояло проехать через Сухэ-Батор и пограничный российский городок Наушки до Иркутска. Там дорога разбегалась для всех в разные стороны: кому на запад, кому на север, кому на восток.

Всю дорогу до Иркутска не спалось. Вагон шептал, жевал, постукивал и нецензурно выражался по поводу проплывающего мимо ландшафта. Дембеля пришивали оторванные патрулем неуставные погоны и шевроны, аккуратно крепили значки. Бессоннице немало способствовала выпиваемая регулярно «шара» – очень крепкий чай со сгущенным молоком. Никто из заполнивших этот декабрьский поезд не спешил отсыпаться, будучи гражданскими людьми. Уже и не вспоминали, как утром на пересылке в Наушках чуть не схватились с молокососами из комендантской роты. Остановило от этого лишь нежелание сидеть на «губе» вместо того, чтобы дома лопать мамины пирожки.